В осаде
Шрифт:
— Фраер, — позвал он Семку, — у вас в железку играют?
Семка, не привыкший к небрежному обращению, молча смотрел с седла на Саньку и поигрывал нагайкой.
— И откуда такая публика у нас взялась? — раздумывал он вслух. — Может, срубать вас к бису, и дело в шляпе!
Фитиль подошел и тронул его за колено.
— Есть у вас, кто по фене ботал?
Семка вперился в него, побагровел и вскинул нагайку, но Фитиль дернул за повод коня, и тот сделал свечку. Разгневанный адъютант еле усидел в седле.
— Пацан, — сказал, усмехаясь, Фитиль, — ты со мной не вяжись.
Семка внезапно схватился за пистолет. У Фитиля наган был уже в руках.
— Оставь дуру, шкет!
Тогда Семка засмеялся.
— Силен!
Он слез с коня и, ведя его за повод, подошел к Фитилю.
— На каторге был?
— И еще кое-где, — процедил Фитиль и циркнул ему под ноги. — Я у тебя спрашиваю: фартовые парняги у вас есть?
— Попадаются, — сообщил Семка, — могу познакомить.
Они двинулись к штабу, за ними побрел Санька.
Толпа у штаба разбредалась.
— Тут погодите, — сказал Семка, кивнув на скамью под окнами. — Я скорехонько.
Фитиль подобрал какую-то палку, вынул нож, уселся строгать. Клешков, сидя рядом, прислушивался к шуму за окном. Рама была приотворена, и низкий хриплый голос какого-то штабного перехлестывался с Князевским тенорком.
— Вы уж меня извините, — паточно тек голос Аристарха, — только что же вам в городе-то потом делать? Анархия там и сама не прокормится, и народ не прокормит. Меня начальники мои вот об чем просили: ты, мол, Аристархушко, объясни умным людям, что нам с ними надоть союз держать. Пусть они нам город помогут взять, а потом мы им поможем, ежели что, в деревне. Отсюда вместе и начнем.
— Я же говорил, — пробубнил штабной, — взять город можно, только если ваши там перережут красных пулеметчиков.
— Нет, — хрипло сказал командный голос, и Клешков узнал Хрена, — давай сначала раскумекаем наши программы. Ваш союз-то белый выходит?
— И чего это мы все по цветам раскидываем? — опять умильно запел Князев. — Это ж не в красильне. Наш союз за порядок, за крепкое правление…
— За Врангеля? — спросил еще один голос.
— Да-к, что ж Врангель. Врангель -нам он неведом. Мы за всенародное правление, за вече… Чтоб к нему люди всех классов и состояний были допущены…
— Я, батько, считаю такой контакт с белыми изменой революции, — сказал глухой гундосый голос. — Город мы и без того возьмем, большевиков и без того придавим, но с белыми я бы контачить не стал. Мы анархисты-революционеры, мы за безвластье, а наш новый союзничек — слыхали? — за твердый порядок, за генералов да буржуазию.
— Ты, Гольцов, не бухти, — сказал чей-то напряженный и злой голос, — ты программу свою пока в карман положь. Как город брать с одной конницей против пулеметов?…
В это время к сидящим подошел Семен с тремя повстанцами, одетыми ярко и лихо: в мерлушковые папахи, в офицерские бекеши, в синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги.
— Ось, знакомьтесь, — сказал Семка, — це тоже каторжные. И, видать, по схожим делам.
— Фармазонил? — спросил один из подошедших, присаживаясь рядом с Фитилем.
Фитиль, вприщур наблюдая за троими, коротко и наотрез
— Домушничал? — спросил второй.
И снова Фитиль отмахнулся.
— Медвежатник?
— Дело на Голохвастовской в Киеве слыхали? — спросил Фитиль и веско осмотрел всех троих.
— Три миллиона! — с восторгом сказал один, приседая перед лавкой на корточки. — Да постой, там же Федька Сука трудился.
— Сука на каторге в ящик сыграл, — сказал Фитиль, — да он там шестеркой был.
— Кто же атаманил? — теперь все трое склонились к Фитилю, стараясь всосать в себя все, что услышат.
— Каторжники собрались, — с усмешкой шепнул Семка Клешкову, — почуяли своего.
— Вершил я, — сказал Фитиль. — Три лимона, разные камешки на триста косых.
— Голова, — с уважением сказал, поднимая голову, тот, что сидел на корточках.
— Эх, нам бы теперь обстряпать дельце, — сказал второй.
— Вас батько на новую жизнь зовет, — встрял в разговор Семка, — а вы все на старой дорожке топчетесь.
— Есть где потолковать? — спросил Фитиль.
Все четверо поднялись и дружно пошли куда-то в конец улицы.
— Рыбак рыбака видит издалека, — сказал Семка. — А тебя чего он не взял?
— Я не с ним, я с Князевым, — пробурчал Клешков. Он еще не разобрался в обстановке. А пора было на что-то решаться.
— За белых значит? — спросил Семка, свертывая самокрутку. — Эх ты, пескарь, за контру стоишь!
— За красных быть, что ли? — спросил Клешков.
— А хоть за красных, раз идею анархии не понимаешь! — сплюнул Семка. — Красные как никак за революцию!
— За революцию? — в полной растерянности пробормотал Клешков. — Так они ж против ваших… — И тут в голову закралось подозрение: проверяют!
— Они, конечно, кровопийцы, — сказал Семка, поигрывая ногой в офицерских кавалерийских бриджах, — и комиссары у них — гады. Но все-таки… И царя они шлепнули. Да не пужайся, — хлопнул он по колену Клешкова, и довольно-веселое лицо его с усиками под верхней губой засветилось смехом, — я этих боевиков в гроб уже с десяток поклал, — он и погладил кобуру. — Но был тут один ихний малый. Я тебе скажу, мало таких. Шурум-бурум такой устроил, что до сих пор вспоминают. Из-под носа ушел. Я его в роще за селом нагнал, а он, безрогая скотина его мать, осилил меня. Пистолет отнял. Мог шлепнуть, не сходя с места, а он, ядрена корень, не стал. Оставил жить. Так что я теперь перед красными в долгу. — Семка удивился всем своим горбоносым лицом и закачал головой. — И что ему стоило? Нажал курок, и нету Семки. А — не стал.
Раскрылось окно, выглянуло оплывшее лицо в красной феске.
— Сема, — спросил своим хриплым дискантом Хрен, — охрану для жинки обеспечил?
— Обеспечил, батько, — сказал адъютант. — Махальные известят, как появится.
— Гляди! — погрозил атаман и исчез в окне. Из комнаты опять донеслись раздраженные голоса.
— Кого это ждут? — спросил Клешков.
— Христю, жену батьки, — лениво ответил Семен. — Подлая баба, скажу тебе, братишка, спасу от нее нет.
— А чего для нее охрану нужно? Для почету, что ли?