В осаде
Шрифт:
Она облегченно вздохнула и посмотрела на него детским открытым взглядом.
— Какой вы молодец. Господи!
Он заставил себя улыбнуться…
Клешков сидел в камере и глядел в стену. Каменная стена с отколупнутой штукатуркой пошла трещинами. В пазах между камнями виден был поседевший мох. Клешков мотал головой и, обхватив руками туловище, качался, сидя на рогожке. Нет, это же чепуха какая-то! Такого быть не могло. Работник красного угрозыска Саня Клешков под арестом. Его ждет трибунал! И кто будет судить рабочего Клешкова — свои! Такие же рабочие, как он. Такие же красные, как он! Такие же советские, как он! Да это ж мура! Сон! Очнись, Санька!
Он дергал себя и щипал, он закрывал веки, накрепко стискивал, разлеплял. Все вокруг было то же: стены амбара, превращенного в предварилку. А за стеной был двор милиции, его рабоче-крестьянской милиции, суховского райотдела, и он, сотни раз мерявший этот двор своими шагами, слышал теперь сквозь дверь, как ржут во дворе лошади, звякает оружие и ходит у двери часовой. Ярость ударила в голову. Ладно? Судите!
Он представил себе, как его выводят на зады, как он идет по жухлой траве к оврагу, а все его товарищи — и Володька Гуляев, и Бубнич, и сам крикун Иншаков — смотрят на него, и как он становится перед взводом, и как поднимаются на уровень груди черные зрачки винтовок, и как Иншаков фальцетом командует, и как он кричит им в лицо, всем им в лицо:
— Да здравствует мировая революция!
Распахнулась дверь, возникла и тут же пропала полоса света.
— Клешков, где ты? — спросил, темнея в проеме двери, Бубнич.
— Тут я, — сказал весь в жару смертной обиды Клешков. — Тут я, товарищ уполномоченный.
— А, — сказал Бубнич, возникая рядом и нашаривая у стены какой-то ящик, — а у меня к тебе дело первостепенной важности. Поговорим, Санек!
— Поговорим, — сумрачно буркнул Клешков.
На Верхней улице, где размещался по квартирам сякинский эскадрон, метались всадники. Заезжали в открытые ворота дворов, выезжали обратно, за плетнями видны были головы в папахах и кубанках, долетали выкрики.
Гуляев завернул в один из дворов. Эскадронцы вершили там быструю расправу, какой-то мужичок, острый на язык, не понравился им, и тогда сякинский конник Багров выхватил шашку. Толпа эскадронцев взревела. Высоко взмыл вой, и сразу все прекратилось.
Толпа раздалась, и Гуляев увидел тело мужичка на траве. Голова, почти полностью отделенная от шеи, лежала рядом. Толпа стояла молча, Багров невозмутимо обтирал шашку о жилет мертвого.
— Вы шо ж такое робите? — закричал вдруг маленький казачонка в широчайших галифе. — Окститесь, хлопцы. То ж измена!
— Измена?! — грозно ворохнул в его сторону глазами Багров. — Хлопцы, — закричал он вдруг пронзительным женским голосом, — шо ж они нас замордовали так, те коммунисты? Некормлены, непоены, братков своих теряем кажный день от пули да от ножа, а они надсмешки строют, да брешут, шо, мол, веруйте в светлое завтра! Гайда, хлопцы, у этого хмыря, — он кивнул на зарубленного, — во дворе пошарим. Гайда посмотрим, как они жизнь свою провожают!
Он кинулся к лошади и несколько десятков людей за ним сыпануло из ворот. Под свист и улюлюканье они понеслись ко двору убитого.
Гуляев ошеломленно смотрел, как вся эта толпа ломится в чужой двор.
— Товарищи! — крикнул Гуляев остальным: они мялись, не зная, что предпринять. — Товарищи бойцы, это ж провокация! Они позорят честь красного казачества! Остановите их, или вы тоже будете бандитами в глазах сознательных рабочих!
Вокруг него стояли, слушали, не поднимая глаз, но никто не откликнулся на призыв, не шевельнулся помочь. Из двора мужичка слышался рев и треск: там бушевал грабеж. Уже появились из ворот первые казаки с узлами в руках. Эскадронец со шрамами, собрав вокруг себя еще нескольких, о чем-то с ними договаривался. Вот они скинули с плеч винтовки, защелкали затворами.
«Сейчас начнется мятеж», — мгновенно сообразил Гуляев.
Надо пресечь! Но как? Из двора убитого в валила толпа, навьюченная узлами и сумками. В середине ее ехал крутогрудый богатырь Багров. Толпа хохотала и гомонила. Гуляев тут принял решение. Багров начал бучу, он несомненно служит бандитам и как-то связан с ними. Надо убрать его — в этом выход.
Сдерживая дрожь, Гуляев вышел на улицу, прижался к плетню, и когда толпа возвращающихся оказалась совсем близко, вырвал руку с наганом и, не целясь, несколько раз выстрелил в надвигающуюся широкую грудь убийцы.
Пока, тяжело храпя, сползал с коня Багров, на улице стояла страшная тишина, потом сразу и со всех сторон кинулись к Гуляеву люди. Он был стиснут, сбит с ног, придавлен потными, хрипло дышащими телами. Он бился, вился в беспощадных руках, вывертывался, пытался оторвать от горла чьи-то деревянные ладони. Потом кто-то высоко и яростно крикнул над всей этой кипящей грудой, и Гуляев почувствовал, что можно дышать. Держась за горло, он поднялся. Вокруг него стояли разъяренные казаки, а над ним высился хмурый Сякин на своем белоногом коне.
— За что убил моего бойца? — спросил он подъезжая так близко, что в ноздри Гуляеву ударил кислый запах конской шерсти. — Кто ты?
— Я из милиции, — сказал он, с трудом выдерживая режущий взгляд узких степных глаз Сякина. — Этот человек спровоцировал твоих бойцов на погром и грабеж. Он должен был за это ответить.
Вокруг зашумели.
— Молчать! — гаркнул Сякин, поднимая коня на дыбы. — Охрименко, так было дело?
Казачок в широчайших шароварах затравленно огляделся, потом плюнул себе под ноги и махнул рукой.
— А ось як стою на цеим мисте, так воно було. Так, Иван?
— Так, — сказал названный Иваном. — Ты товарищ командир, в отсутствии был, а хлопцы бузу развели. И верно, что Багра шлепнули, а то как бы хуже не было.
— Покажь свои бумаги, — приказал Гуляеву Сякин.
Молча просмотрел гуляевское удостоверена сунул его себе в карман и скомандовал:
— А теперь гони отсюдова, милиция! Рысью. А то как бы горше не стало. — И услышав ропот остальных, крикнул, перекрывая его. — Вали на митинг, братва, а то мы енти щи век не расхлебам!