В осаде
Шрифт:
Гуляев, все убыстряя и убыстряя шаг, кинулся по улице. Он еще только подходил к ограде милиции, когда мимо него пронеслись два всадника и один из них, бросив повод второму, соскочил с коня и, отстранив часового, ворвался в ворота милиции.
Гуляев, узнав Сякина, промчался мимо дежурки и по лестнице взбежал к иншаковскому кабинету. Там громко звучали раздраженные голоса.
— Можно? — приоткрыв дверь, спросил Гуляев.
— Входи! — донесся голос Иншакова.
У окна, сунув руки в карманы кожанки, стоял Бубнич. Иншаков, сверкая сплошной кожей костюма, тонул в кресле. Сякин оседлал стул, опустив подбородок на сложенные на спинке руки.
— И ты, командир эскадрона, — глядя в стол, запальчиво повышал голос Иншаков, — командир эскадрона Красной рабоче-крестьянской армии, допускаешь дебош и резню.
— А кто резал? — спросил Сякин, отрывая подбородок от рук. — Я резал? А ну, повтори!
— Ты, Сякин! — крикнул Иншаков. — Ты, Сякин!
— Заладил — «тысякин», «тысякин»! — сказал Сякин, одной рукой заламывая папаху, а другой шаря в кармане. — Твои «снегири» моих эскадонцев стреляют, а я ишо их же и спасать должен.
Бубнич повернулся к Сякину и с хмурым любопытством смотрел, как тот закуривает.
— Орут, орут, ядри твою качель, — сказал Сякин, словно не замечая упорного взгляда Бубнича. — Пошумели хлопцы, так понятно: убили товарища, жратва хреновая… А твоя жандармерия, Иншаков, в моих ребят палила, — повысил он голос. — Это как понимать? Шо за контру ты под своим крылышком прячешь?
— Брось выламываться, Сякин, — сказал Бубнич. — Ты красный командир или бандюк?
— Эт-то как понимать? — с расстановкой сказал Сякин и легко поднялся во всю свою ястребиную стать. — Эт-то кто ж бандюк? Эт-то кого же вы так обзываете?
— Я тебе сказал, Сякин, — зло прищурился Бубнич. — Твои люди совершили погром, убили человека, ограбили двор, добыли самогон. Ты должен выдать зачинщиков, чтобы они предстали перед трибуналом.
Сякин стоял, отставив ногу, глубоко заглатывая дым самокрутки, с его согнутой в локте руки свисала нагайка.
— Штой-то много у меня грехов, комиссар, — сказал он, выставляя в усмешке ровные обкуренные зубы. — Оно ведь так завсегда ведется: гриб можно стоптать, о пенек спотыкаешься. Хлопцы мои во всем виноваты, а комиссары завсегда безвинные.
— Ты-ы! — вскочил Иншаков. — Я твою идею наскрозь вижу!
— Сядь, — приказал Бубнич и повернул голову к Сякину. — Выдашь зачинщиков?
— Я беспорядков не видал, кого ж выдавать? — весело оскалился Сякин.
— Пойдешь под трибунал, — сказал Бубнич и резко приказал Гуляеву. — Обезоружить.
Тот шагнул, но комэск, отскочив к стене, выхватил клинок, и резкий свист его окружил Ся-кина непроходимой завесой.
Гуляев вынул наган и посмотрел на Бубнича. Но тот, стоя у окна, глядел в пол. Сякин прекратил вращать шашкой и прижал ее лезвие к сапогу.
— Ну, — сказал он, — попробуй возьми Сякина!
В тишине слышно было, как Иншаков бессмысленно перебирает бумаги на своем столе.
— Гляди, комиссар, — пообещал Сякин, — не выйду отсюда — мои хлопцы добре за это расплатятся.
Дверь кабинета распахнулась, и широкая оплывшая физиономия дежурного показалась в проеме.
— Товарищ начальник, эскадронцы!
Бубнич посмотрел в окно. Даже сквозь двойные стекла был слышен гул во дворе.
— Так шо вот как! — победно оглядывая присутствующих, сказал Сякин. — А ты гутаришь, комиссар, мол, никакой дисциплины. За командира — хучь в огонь!
— Панченко, — крикнул Иншаков, — тревогу!
Голова Панченко исчезла.
— Давай замиряться, комиссар, — сказал Сякин, растирая на полу тлеющий окурок. — У меня хлопцы заводные. Могут чего напутать, милицию ету разнести. Народ нервенный, пулей меченный.
— Уйдешь отсюда только тогда, когда прикажешь выдать зачинщиков убийства и грабежа, — сказал Бубнич.
По всему зданию лязгало оружие. Гуляев, подойдя к окну, выглянул через стекло во двор. Там грозно выстраивался эскадрон. У калитки виднелись две пулеметные тачанки. Бледные лица всадников были искажены. Видно было, как среди них мечутся и что-то кричат несколько человек.
И вдруг до Гуляева дошло, что все происходящее — недоразумение. Ведь Бубнич и Иншаков не знали всего, что произошло, а Сякин из самолюбия не желал оправдываться.
— Товарищ начальник, товарищ Бубнич, — вмешался он, и все трое посмотрели на него с каким-то странным ожиданием.
— Я присутствовал при происшествии, — сказал он. — Комэск не виноват. Конечно, настроения нехорошие в эскадроне, но в этот раз произошло все вот как. Мужичок, у которого стояли на квартире трое из эскадрона, начал их уличать и назвал бандитами. Они его потащили на сходку…
— Ага, значит и сходка была! — поднял голос Иншаков, но Бубнич так двинул ему локтем в бок, что тот сразу притих.
— Там был один бузотер — Багров. Он зарубил мужика и подбил часть бойцов на грабеж. Часть, а не всех… Потом прибыл комэск и все прекратилось. Багрова я вынужден был ликвидировать, потому что боялся, как бы не начался мятеж… Вот и все.
— Так, — сказал Бубнич после молчания, — ясно. Тут без чаю не разобраться. Ты свободен, Сякин. Но будут твои махновцы так себя вести, не миновать тебе трибунала.
— Ничо, — сказал, обтряхивая колени от пепла, Сякин, — живы будем — не помрем.
— Зачинщиков дебоша накажи в эскадроне! — сказал Бубнич.
Сякин секунду смотрел ему в глаза, потом ухмыльнулся и взял под козырек.
— Слухаю, товарищ начальник.
Он прозвенел шпорами, и дверь за ним захлопнулась.
— Надо было брать! — вскочил Иншаков. — Анархист, понимаешь, какое дело.
— Возьмем, — сказал Бубнич, зябко поведя плечами под кожанкой, — если надо будет. А пока он еще повоюет… За революцию.