В погоне за солнцем
Шрифт:
Роальд раздавал приказы, Даррен - улыбки и приветствия. Роальд не желая подать руку, приветствуя, и подержать разговор, Даррен распахивал объятья навстречу друзьям и приглашал погостить в Изломе Полуночи.
Кто из них прав?
Никто. Оба ошибаются.
Первый - в том, что ставит себя выше подданных, чурается подать им руку, разделить кусок хлеба и кубок вина. Второй - в том, что верит, будто одни его искренность и доброжелательность помогут удержать власть. И оба не смогут увидеть сплетающуюся паутину заговора. Потому что подданные не прощают слабости. И неважно, что стало ее причиной.
– Эрелайн вьер Шаньер, владыка теней, лорд дома Пляшущих теней, хранитель Сумеречного перевала и сумеречных дорог!..
Эрелайн шел к ним, чеканя шаг, и толпа расходилась перед ним двумя схлестнувшимися волнами, опадая поспешными, но безукоризненными реверансами и поклонами.
...И когда герольд в трубном реве, выкрикнул его имя, опустился на одно колено - перед верховным правителем Холмов... и перед ней.
– Приветствую Вас, мой лорд.
Четкие, решительные, безупречно-искренне выговоренные слова. Безупречная стать, безупречный шаг. Верность, почтение...
И холод безразличия, который выглядит как сдержанность.
– Право, лорд Эрелайн, не стоило!
– с почти что приятельской улыбкой воскликнул лорд-правитель.
– Встаньте! Приветствую Вас в Круге Фаэ, на Цветочном балу в ночь Беллетайна!
– Лорды Роальд, Даррен, мое почтение. Почтение и Вам, леди-правительница.
Улыбка - сдержанная, но как будто бы теплая. Словно ему не все равно.
– Как жаль, что судьба так редко сводит нас. Несравненное удовольствие - лицезреть вашу сиятельную красоту и греться в ее лучах.
– Ах, позвольте!
– смех, столь же безупречно-мелодичный, как лучшие мелодии эпохи Заката: совершенные... и пустые.
– Вы льстите мне, лорд!
Лесть, шутки, недомолвки и клятвы, давно потерявшие свое значение.
– И почтение Вам, моя леди.
...перед ней - небесно-лазурной, сотканной из ледяных северных ветров. Осколки льда - взгляд, шелк волос - черный край ночи...
Ириенн вьер Лиин. Единственная из детей лорда-правителя Холмов, пошедшая лицом в отца. Но только лицом.
"Принцесса" была столь же молчалива, как и ее старший брат, наследующий титул лорда-правителя. Она не выносила высокосветского общества, редко посещала приемы, распугивая охочих до внимания венценосной особы характером и тяжелым, пронзительным взглядом. Но ее высокомерность и кажущееся презрение происходили не из гордыни, а из одиночества.
– Приветствую вас, мой лорд.
Голос - холодный, сдержанный, но дрожащий от напряжения. Словно кромка льда, сковывающая в лютые зимы бушующую бездну моря.
Реверанс, четко выверенный, до наклона головы и положения рук, бесконечно изящный. Древняя кровь.
Она выпрямилась - и полыхнула ледяной синевой взгляда, до того прятавшейся за вуалью теней. "Глупая! Кому и что ты пытаешься доказать, смотря мне в глаза?"
Такая же, какой он ее помнил. Непривычно искренняя, отрицающая лицемерие и ложь. Не носящая маски сама - и срывающая их с других.
...Младше его всего на двенадцать лет, а кажется - на целую жизнь.
Хмурая, решительная, принципиальная. В изломе бровей и жгущем холодом взгляде так и читается: "Нет". Знающая, что долго этот спектакль не продлится.
Поэтому он искренен.
Эрелайн выпрямился и, дождавшись короткого кивка лорда Этвора, шагнул в сторону, уступая место прочим желающим засвидетельствовать свою преданность лорду-правителю.
От назойливых взглядов, жгущих спину, было не укрыться, и это вызывало у Эрелайна глухое раздражение. Улыбки, которые он раздаривал тем из гостей, кто решился заговорить с ним, становились все сдержаннее, любезности - насмешливее и злее, но едва ли высший свет замечал его недовольство за безукоризненной вежливостью фраз. Уверенные в собственном превосходстве и безупречным владением искусством лести и недомолвок, лорды и леди видели только то, что хотели видеть: его благосклонность. Порою кто-нибудь из них начинал разговор, исполненный завуалированных полунамеков и просьб, но Эрелайн легко уходил от него, извиняясь необходимостью следить за тем, чтобы ничто не нарушило ход Беллетайна.
Вновь проревели трубы, скрипки пронзили сотканный из света воздух, тонкая песнь флейты вплелась в канву мироздания и хорошо поставленный голос Этвора заглушил шепотки и смешки высоких гостей.
– Друзья мои!
– воскликнул он, обводя торжествующим взглядом волнующийся зал.
– Беллетайн начался!
...Пытка оборвалась - но лишь чтобы смениться другой, еще более невыносимой.
***
Иришь закрыла глаза и только сейчас, когда он откланялся, осмелилась выдохнуть: тихо, робко, едва заметно, чтобы ни в коем случае не выдать сковывающего ее беспокойства. Пальцы, сжимающие сложенный веер, едва заметно подрагивали.
"Спокойствие!" - приказала она себе, но руки ее не слушались, и веер едва не выскользнул из них. Иришь похолодела, представив, как глупо бы выглядела, если бы выронила его у всех на глазах. О, ее недоброжелательницы были бы в восторге!
Захлестнувшая злость придала сил и успокоила, вымывая сомнения и предательскую слабость из тела.
Злость сначала на сплетниц, а затем на себя. Запоздалая и бессмысленная.
"Зачем, зачем ты смотрела ему в глаза?!
– кляла себя она, еще сильнее сжимая пальцы.
– Кому и что ты хотела доказать? Что за детское упрямство!"
Но это была ложь. Она знала, что не упрямство и не желание поступать наперекор всем заставляло раза за разом выносить бездну его взгляда.
Не упрямство, а любопытство. И от этого было страшнее.
Его взгляд зачаровывал сокрытой в нем тайной, загадкой. И она, глупая, раз за разом переживает и будет переживать эту чудовищную пытку - сама, по собственному желанию, доброй воле!
– пока не найдет ответ.
...Что там, за изломом полуночи, за черными самхейнскими тенями, клубящимися на дне зрачков? За бархатом ночи, за темной бездной, куда не проникает даже свет? Она не знает.