В садах чудес
Шрифт:
Он взял ее под руку. Они пошли.
— Идем в ногу, — засмеялась она.
Он тоже рассмеялся. Приостановились. Снова пошли по каменным плитам площади.
Внезапно она осторожно высвободила свою руку. Он посмотрел недоумевающе.
Она щелкнула замочком сумочки.
— Твое кашне, Пауль.
Она сама расстегнула верхние пуговицы его пальто, заботливо по-женски укутала его шею.
— Вот так. А ты, кажется, о чем-то хотел спросить меня?
Это новое женское изящество очень шло ей. Сегодня она нравилась ему даже больше, чем вчера.
— Спросить? Ну да! Сегодня мы будем слушать «Аиду». Как это тебе?
— Я так давно не была в опере! — уклончиво ответила она.
Ему послышалась в ее голосе легкая ирония. Но в конце концов разве он виноват, что сегодня дают именно Верди, именно «Аиду»!
— Но в этой легковесной классике есть свое очарование, — продолжила Регина.
Некоторое время они шли молча.
— Да, я бы хотел тебя спросить, — начал он. — Собственно, кто ты? Откровенно говоря, ты удивительная женщина, самая удивительная из всех, какие мне встречались! Я говорю это прямо, потому что не опасаюсь ответного кокетничанья…
— Кто я? Должно быть, у нас много общего. Ведь и ты из провинции?
Он кивнул, немного смутившись. Стало быть, у него все же вид провинциала.
— Я и сама не знаю, чего я ищу в Берлине, — Регина, казалось, не заметила его смущения. — Пожалуй, свободы.
— Но ты могла бы иметь все! — он почувствовал, что говорит с горячностью. — А ты ютишься на чердаке…
— Все? Да, пожалуй. Могла бы, — он явственно расслышал горечь в ее голосе. — Может быть, я и буду иметь все, — лицо ее снова обрело отчужденное выражение — лицо ночной мраморной богини.
— Прости, если я обидел тебя.
— Что ты. Мне хорошо с тобой.
— И мне. А кстати, сегодня утром я хотел вернуться к тебе за этим злосчастным кашне и, представь себе, не мог найти твоего дома.
Она пожала плечами.
— Мой дом в глубине задних дворов, у самой набережной. Вроде бы и нетрудно пройти, но надо запомнить дорогу, — снова в ее голосе зазвучали вчерашние интонации девочки-подростка, такие трогательные для него.
Они вступили в аллею бульвара. Почернелые ветки прикрыл тонкий снежный покров. Под подошвами слабо похрустывала ледяная корочка.
— Я пишу стихи, — рассказывал о себе Пауль. — Подрабатываю в редакциях…
— А я, — озорно заговорила она, — служу. И угадай где?
— Не знаю, — он улыбнулся, очарованный ее непосредственностью.
— Исполняю стриптиз, раздеваюсь на публику, в одном притоне! За это неплохо платят и, как это ни странно, меня уважают там. Знаешь ли, я люблю, когда меня уважают.
— С тобой ничего не странно! Удивительная женщина! Невольно я думаю: что она во мне нашла?
— Просто мне хорошо с тобой.
— Ты позволишь мне увидеть, как ты работаешь? — спросил он осторожно.
— Нет, — она покачала головой. — Это — нет. Это просто работа. И ничего интересного.
Снова эта детская интонация! Пауль поцеловал девушку.
Когда в фойе театра он помог ей снять пальто, она предстала перед ним в скромном шелковом черном платье, отделанном парчовыми вставками. Крохотные голубоватые камешки серег подчеркивали изящество ушей, оттеняли голубизну глаз. На нее обратили внимание, но ей это, казалось, не доставило удовольствия. Паулю передалось ее недовольство и вместо того, чтобы испытывать гордость оттого что рядом с ним красивая женщина, он почувствовал тревогу и какую-то неприязнь ко всем окружающим их людям.
Зазвучали первые такты увертюры. Затем поднялся тяжелый бархатный занавес. Сцена, декорированная пальмами, задник, изображающий пустыню, все это вновь пробудило в его подсознании то стремление к теплу. Стремление это, ровное и даже приятное, осталось и не исчезало. Даже нелепые костюмы, итальянская певучесть арий, знаменитый марш, напоминающий о ресторанной эстраде в дорогих ресторанах, — ничто не могло погасить, уничтожить это стремление.
В антрактах он сознавал свое раздвоение — он снова существовал как бы одновременно в двух плоскостях — Пауль здесь, в театре, с Региной, и Пауль — там, в теплом мареве, еще не могущем воплотиться в четкие очертания. Это мучило его. Он боялся, что Регина заметит это и неверно истолкует как равнодушие к ней. Он сжал ее руку, в буфете они выпили шампанского (денег фрау Минны хватило).
Затем был обратный путь — трамвай, чернота ночи, проход по задним дворам. На этот раз с ним была не озорная и робкая девчонка, но молодая женщина, своеобразная, уверенная в себе и немного загадочная.
В ее комнате он отказался от ужина. Вслед за теплом, охватившим его, явилась мысль о девушке из того, повторявшегося сна. Он ощутил досаду и раздражение.
Но близость с Региной прогнала все Иные, сторонние чувства. Он ощущал только прелесть ее тела, блеск ее глаз, тонул в мучительном блаженстве.
Сон без сновидений унес его в темноту. Но проснулся он, как и в прошлую ночь, еще до рассвета.
Глава десятая
Разговор
Все то же состояние странного бодрствования. Все те же шумы. Топотанье, равномерный плеск струек, шорох сыплющейся снежной крупы. Но ведь сегодня ночью за окном нет ни дождя, ни снега. Рядом спокойно дышала Регина.
Как и в прошлую ночь, он услышал те же голоса, странные, нечеловеческие.
— Он слишком много думает о тебе! — произнес мужской голос.
— Тогда попробуй проделать все это без меня, — откликнулся женский.
— Пока я не вижу никаких результатов.
— Ты полагаешь, это так просто? Результатов придется ждать.
— А твое блядство, это что, тоже обязательно?
— То, что ты называешь таким словом, непременный фактор. Без него невозможно достигнуть должной степени возбуждения.
— Говоришь гладко!
— Твое нетерпение, твои оскорбления в мой адрес…
— Да, где уж тебе понять человека!
— Бывшего человека!