В садах чудес
Шрифт:
Свет электрической лампочки под красным абажуром вспыхнул под потолком и сделал обстановку еще более уютной.
Они обменивались короткими несвязными словами, вроде:
— Да…
— А, конечно…
— Мокрый…
— Ну и пусть…
— Дай мне пальто…
— Хочешь причесаться?…
— Ужасный дождь!..
Регина унесла в прихожую и пристроила на вешалке свое и его пальто. Потом вернулась в комнату. Пауль вспомнил о кашне, снял, отдал ей. Она пошла снова в прихожую, он почему-то суматошно — за ней. Она сунула его кашне в рукав пальто. Потом они вернулись в комнату.
— Чего
— Кофе. Чтобы ночью не заснуть, — он усмехнулся.
— А ты из тех, кто засыпает? Или ты думаешь, я дам тебе заснуть?
Вслушиваясь в ее озорные интонации, он ощущал легкость и веселье. При всем при этом в ней не было и тени вульгарности, мещанской пошлости. Замечательная девчонка!
Вскоре на столе задымился кофейник, появились две простенькие фарфоровые чашки. Регина вынула из буфета небольшую стеклянную вазочку с пирожными. Буфет был красного дерева, одно из этих деревянных сооружений, напоминающих старинные средневековые башенные замки.
— Садись. Хватит хлопотать, — он потянулся и обхватил ее за талию.
Но девушка вырвалась. В светлой кофточке и бежевой, чуть расклешенной юбке она выглядела очень милой.
— По-моему, здесь чего-то недостает! — она прищурилась, нарочито склонила голову и посмотрела на стол.
Пауль посмотрел на нее и засмеялся.
Она метнулась снова к буфету, снова распахнула дверцу и с торжеством подняла маленький графин с ликером.
— О! — Пауль вскочил и подбежал к ней, раскинув руки, будто собираясь схватить ее и отнять графин. Она со смехом увернулась.
— Разобьем! Разобьем! — повторяла она сквозь смех.
Но, кажется, она вовсе не опасалась, что графин может разбиться.
Пауль ударился коленкой о выступ кровати.
— Ох! — он поморщился.
Регина тотчас поставила графин с ликером на стол и наклонилась к своему гостю.
Но Пауль мгновенно распрямился и схватил графин.
Снова смех, вскрикивания.
Наконец, раскрасневшиеся, они оба уселись за стол.
Регина уже успела поставить и две маленькие рюмки.
— Ну! — ее голубовато-серые глаза блеснули мягким блеском, она разлила ликер по рюмкам.
Пауль невольно залюбовался нежностью ее кожи, такой детски-светлой, мягкостью волос, очарованием глаз.
— Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток!
— Эт чин-чин-чин! — подхватил Пауль.
Они чокнулись.
— Кажется, мы неправильно произнесли тост, — улыбнулся Пауль.
— Ну и что! Мы ведь не итальянцы, — беззаботно бросила она.
Говорить о национальностях Паулю не хотелось. Он пригубил ликер. Она тоже поднесла рюмку ко рту и на лице ее промелькнуло выражение чуть хищного женского наслаждения.
Они сделали несколько глотков в молчании.
Пауль отчетливо расслышал шорохи, постукивания, равномерный шум за окном с опущенной оранжевой шелковой занавеской.
— Что это? Слышишь, шумит? — тихо спросил он, держа рюмку в руке. Он и сам не понимал, почему эти смутные шумы тревожат его.
— Ничего! — она сидела напротив него, тоже держа рюмку у губ. Теперь во взгляде ее появилось что-то женское, что обычно именуют русалочьим. — Ничего, —
Он снова отпил из рюмки. Должно быть, это был ликер домашнего приготовления. Во вкусе его ощущалось нечто терпкое, диковатое, несоразмерное, пощипывающее язык. Единое ощущение сладости, острой пряной горечи и одновременно крепости было очень сильно.
— Колдовское зелье! — Пауль посмотрел на Регину. — Откуда у тебя такое?
Ему вспомнился юный Генрих Гейне на свидании с дочерью палача.
— Привезла летом от бабушки, — просто ответила она.
— И где живет твоя бабушка, которая настаивает такие напитки? — он почувствовал, что захмелел. Странно, от нескольких глотков домашнего ликера. А, может быть… Но ведь у него нечего взять. Глупо было бы заманивать в ловушку такого, бедного, как церковная крыса, субъекта.
— Бабушка? — видно, девушка и сама захмелела, теперь она как-то издевательски-певуче растягивала слоги, и это тоже было странно. — Бабушка? Где живет? Конечно, на Брокене, на горе ведьм. Где еще может жить моя бабушка?!
Они смотрели друг на друга и смеялись. Она потянулась через стол руками. И снова ее руки показались ему какими-то нечеловеческими, непомерно длинными и гибкими в неестественно ярком и в то же время смутном свете электрической лампочки из-под красного абажура под потолком. Он невольно откинулся. Она встала из-за стола, приблизилась к нему. Снова ее нежные пальцы легли на его глаза. Она, казалось, нежно, умело и уверенно массировала ему веки. Было приятно.
— Хорошо? — спросила она полусонным голосом.
— Меня нет, — ответил он, прикрыв глаза.
И тотчас понял, что что-то произошло. В сущности, это была самая обычная фраза из нехитрого лексикона любовников. «Мне так хорошо, что я как бы уже не существую!» — вот и все.
Пауль открыл глаза. Ее руки, оторвавшись от его глаз, повисли вдоль тела, странно распрямившегося, оцепеневшего. С ее лица сбежало мгновенно это выражение сонливого блаженства. Явилась какая-то мрачная сосредоточенность. Широко раскрыв серьезные серые глаза, она вытянула губы трубочкой, затем высунула кончик языка, потянула носом, будто принюхивалась. Теперь она была какая-то совсем странная — смешная, беззащитная, напоминала насекомое или лягушку, когда их поймаешь, вырвешь из привычной среды и положишь на стол в комнате, и бедные существа недоуменно не находят привычных звуков и запахов. Что-то нечеловечески-жалкое ощутилось в ней.
«Опьянела», — подумал Пауль.
— Ну, ну, глупенькая, — он успокаивающе похлопал ее по щеке. — Куда же я денусь от тебя? Конечно, я здесь!
Она вздохнула глубоко, почти всхлипнула.
— Никогда больше не говори так! Не говори, что тебя нет! Я боюсь!
В этих коротких фразах с их детской интонацией он почувствовал что-то родное, еще более сблизившее их.
«Кто знает, что она пережила в своей жизни».
Словно желая поскорее изгладить из памяти впечатление от этого странного эпизода, девушка всячески старалась вернуть его к обыденной действительности. Они обменялись еще несколькими фразами о крепости ликера. Затем стали пить кофе.