В садах чудес
Шрифт:
Свет электрической лампочки под красным абажуром вспыхнул под потолком и сделал обстановку еще более уютной.
Они обменивались короткими несвязными словами, вроде:
— Да…
— А, конечно…
— Мокрый…
— Ну и пусть…
— Дай мне пальто…
— Хочешь причесаться?…
— Ужасный дождь!..
Регина унесла в прихожую и пристроила на вешалке свое и его пальто. Потом вернулась в комнату. Пауль вспомнил о кашне, снял, отдал ей. Она пошла снова в прихожую, он почему-то суматошно — за ней. Она сунула его кашне в рукав пальто. Потом они вернулись в комнату.
— Чего
— Кофе. Чтобы ночью не заснуть, — он усмехнулся.
— А ты из тех, кто засыпает? Или ты думаешь, я дам тебе заснуть?
Вслушиваясь в ее озорные интонации, он ощущал легкость и веселье. При всем при этом в ней не было и тени вульгарности, мещанской пошлости. Замечательная девчонка!
Вскоре на столе задымился кофейник, появились две простенькие фарфоровые чашки. Регина вынула из буфета небольшую стеклянную вазочку с пирожными. Буфет был красного дерева, одно из этих деревянных сооружений, напоминающих старинные средневековые башенные замки.
— Садись. Хватит хлопотать, — он потянулся и обхватил ее за талию.
Но девушка вырвалась. В светлой кофточке и бежевой, чуть расклешенной юбке она выглядела очень милой.
— По-моему, здесь чего-то недостает! — она прищурилась, нарочито склонила голову и посмотрела на стол.
Пауль посмотрел на нее и засмеялся.
Она метнулась снова к буфету, снова распахнула дверцу и с торжеством подняла маленький графин с ликером.
— О! — Пауль вскочил и подбежал к ней, раскинув руки, будто собираясь схватить ее и отнять графин. Она со смехом увернулась.
— Разобьем! Разобьем! — повторяла она сквозь смех.
Но, кажется, она вовсе не опасалась, что графин может разбиться.
Пауль ударился коленкой о выступ кровати.
— Ох! — он поморщился.
Регина тотчас поставила графин с ликером на стол и наклонилась к своему гостю.
Но Пауль мгновенно распрямился и схватил графин.
Снова смех, вскрикивания.
Наконец, раскрасневшиеся, они оба уселись за стол.
Регина уже успела поставить и две маленькие рюмки.
— Ну! — ее голубовато-серые глаза блеснули мягким блеском, она разлила ликер по рюмкам.
Пауль невольно залюбовался нежностью ее кожи, такой детски-светлой, мягкостью волос, очарованием глаз.
— Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток!
— Эт чин-чин-чин! — подхватил Пауль.
Они чокнулись.
— Кажется, мы неправильно произнесли тост, — улыбнулся Пауль.
— Ну и что! Мы ведь не итальянцы, — беззаботно бросила она.
Говорить о национальностях Паулю не хотелось. Он пригубил ликер. Она тоже поднесла рюмку ко рту и на лице ее промелькнуло выражение чуть хищного женского наслаждения.
Они сделали несколько глотков в молчании.
Пауль отчетливо расслышал шорохи, постукивания, равномерный шум за окном с опущенной оранжевой шелковой занавеской.
— Что это? Слышишь, шумит? — тихо спросил он, держа рюмку в руке. Он и сам не понимал, почему эти смутные шумы тревожат его.
— Ничего! — она сидела напротив него, тоже держа рюмку у губ. Теперь во взгляде ее появилось что-то женское, что обычно именуют русалочьим. — Ничего, — повторила она. — Это дождь за окном. И ветер. И мыши. Мы ведь на чердаке.
Он снова отпил из рюмки. Должно быть, это был ликер домашнего приготовления. Во вкусе его ощущалось нечто терпкое, диковатое, несоразмерное, пощипывающее язык. Единое ощущение сладости, острой пряной горечи и одновременно крепости было очень сильно.
— Колдовское зелье! — Пауль посмотрел на Регину. — Откуда у тебя такое?
Ему вспомнился юный Генрих Гейне на свидании с дочерью палача.
— Привезла летом от бабушки, — просто ответила она.
— И где живет твоя бабушка, которая настаивает такие напитки? — он почувствовал, что захмелел. Странно, от нескольких глотков домашнего ликера. А, может быть… Но ведь у него нечего взять. Глупо было бы заманивать в ловушку такого, бедного, как церковная крыса, субъекта.
— Бабушка? — видно, девушка и сама захмелела, теперь она как-то издевательски-певуче растягивала слоги, и это тоже было странно. — Бабушка? Где живет? Конечно, на Брокене, на горе ведьм. Где еще может жить моя бабушка?!
Они смотрели друг на друга и смеялись. Она потянулась через стол руками. И снова ее руки показались ему какими-то нечеловеческими, непомерно длинными и гибкими в неестественно ярком и в то же время смутном свете электрической лампочки из-под красного абажура под потолком. Он невольно откинулся. Она встала из-за стола, приблизилась к нему. Снова ее нежные пальцы легли на его глаза. Она, казалось, нежно, умело и уверенно массировала ему веки. Было приятно.
— Хорошо? — спросила она полусонным голосом.
— Меня нет, — ответил он, прикрыв глаза.
И тотчас понял, что что-то произошло. В сущности, это была самая обычная фраза из нехитрого лексикона любовников. «Мне так хорошо, что я как бы уже не существую!» — вот и все.
Пауль открыл глаза. Ее руки, оторвавшись от его глаз, повисли вдоль тела, странно распрямившегося, оцепеневшего. С ее лица сбежало мгновенно это выражение сонливого блаженства. Явилась какая-то мрачная сосредоточенность. Широко раскрыв серьезные серые глаза, она вытянула губы трубочкой, затем высунула кончик языка, потянула носом, будто принюхивалась. Теперь она была какая-то совсем странная — смешная, беззащитная, напоминала насекомое или лягушку, когда их поймаешь, вырвешь из привычной среды и положишь на стол в комнате, и бедные существа недоуменно не находят привычных звуков и запахов. Что-то нечеловечески-жалкое ощутилось в ней.
«Опьянела», — подумал Пауль.
— Ну, ну, глупенькая, — он успокаивающе похлопал ее по щеке. — Куда же я денусь от тебя? Конечно, я здесь!
Она вздохнула глубоко, почти всхлипнула.
— Никогда больше не говори так! Не говори, что тебя нет! Я боюсь!
В этих коротких фразах с их детской интонацией он почувствовал что-то родное, еще более сблизившее их.
«Кто знает, что она пережила в своей жизни».
Словно желая поскорее изгладить из памяти впечатление от этого странного эпизода, девушка всячески старалась вернуть его к обыденной действительности. Они обменялись еще несколькими фразами о крепости ликера. Затем стали пить кофе.