В садах чудес
Шрифт:
Теперь сознание у обоих было ясным. Пауль интуитивно почувствовал, что девушка обладает определенным опытом. Кажется, суть ее очарования в том и заключалась, что будучи умелой любовницей, она сохраняла характер девчонки-подростка, скрывающей под робостью озорство. Но и это еще, явно, была не вся она. Как она в кинозале шепнула ему, что фильм напомнил ей сюжеты Достоевского… Да, кажется, так и шепнула. И, значит, существовала еще и другая она, та, что читала романы Достоевского… Занятно!
Ему хотелось показать ей, что и он не новичок в любви, не грубиян и простак, знает кое-какие тонкости. Когда они встали из-за стола, Пауль медленно подошел
Все так же стоя сзади, чтобы она не видела его, чтобы его прикосновения казались ей анонимными, немного таинственными, Пауль отстегнул резинки пояса. Отвел руки, чтобы не мешать ей. Она сняла пояс. Оказалось, она не носила ни лифчика, ни комбинации. Это подтверждало его мысли о ее опытности. Он снова поднял руки, некрепко обхватил ее за талию. Девушка извернулась в кольце его рук сильным гибким движением. Он снова понимающе отвел руки. Она чуть откинулась назад, отдалилась, переступила несколько мелких шажков.
Теперь она стояла прямо перед ним. В тонких шелковых чулках телесного цвета, в маленьких туфельках. Свет лампы падал на нее как-то сбоку. И ее лицо, еще недавно обычное личико светловолосой берлинской машинистки из какой-нибудь конторы, теперь обрело четкие точеные черты мраморной римской статуи. Светлые завитки волос, казалось, отяжелели, и плавно оттеняли изгиб изящной шеи. Маленькие округлые груди с нежно-розовыми крохотными сосками, упругий нежный выступ живота, руки, точеные ноги. Треугольник внизу живота был нежен, каштановая поросль на нем и под мышками придавала девушке с ее внезапным видом мраморной богини какую-то очень живую, нежную и беззащитную черточку.
Нагая, она, в свою очередь, вскинула руки и расстегивала пуговицы на его рубашке, пальцы ее скользнули вниз.
Без одежды они опустились на застланную покрывалом постель и начали целоваться, стараясь растянуть состояние мучительного изнеможения, болезненного нетерпения, вскоре овладевшее ими.
Две пары стройных ног откинули покрывало. Оно соскользнуло на пол. Пауль ощутил знакомое напряжение, напряглись и вытянулись ноги. Сильная нагая мужская фигура мерно двигалась, прикрыв собой нагую девушку, руки которой то в изнеможении вздымались, то крепко обхватывали шею и плечи юноши.
Глава седьмая
Ночь
Пауль проснулся. В сущности, его разбудили уже слышанные им однажды в этой мансарде звуки — топотанье маленьких лапок — мыши, равномерный шум дождя за окном. Комната погрузилась в темноту и тишину.
«Должно быть, часа четыре утра. Теперь поздно светает».
Он осторожно отодвинулся на край узкой постели. Тонкое свечение в темноте — девушка лежала спиной к нему. Он бережно, боясь разбудить, натянул на нее одеяло. Спать уже не хотелось. Ночь он провел удивительную. Но, кажется, и он оказался на высоте. Хотя она, конечно… Такая любовница — и прозябает здесь, под самой крышей какого-то явно нефешенебельного дома. Странное существо. Таинственное. Но, откровенно говоря, сейчас Регина вовсе не казалась ему таинственной.
Он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Но сон больше не приходил. Вместо сна пришло то самое, знакомое состояние,
Сейчас он погрузился в черный мрак. Это был именно мрак, а не темнота комнаты. Он погрузился вниз, надолго повисая в пространстве. Затем раздались голоса. Голоса были незнакомые. Но не потому что это были голоса незнакомых ему людей, нет, но из этих голосов как бы было выхолощено, удалено все, что делает голос голосом конкретного живого человека. Голоса произносили фразы на обычном немецком языке, но это не были голоса людей. Какие-то существа (именно существа) почему-то говорили человеческими голосами, не сходными с обычными человеческими голосами.
— Он слышит… — произнес мужской голос.
Пауль понял, что говорят о нем. Но он не испытал страха. Не возникло ощущения, будто эти голоса враждебны ему, они просто были органичной частицей некоей реальности.
— Я ничего не могу здесь поделать, — отвечал женский голос.
Голоса понизились до неразличимого шепота. Только иногда до Пауля долетали отдельные слова, отрывочные фразы.
— А если он не… — начал мужской голос.
— Это невозможно! — прервал женский.
— Ты уверена, что он придет в состояние?
— Я ручаюсь…
— Нет, это невозможно, он все слышит, это действует мне на нервы. Сделай же что-нибудь.
Женский голос не ответил, но Пауль ощутил, как движется вниз во мраке. Пространство под ним раздалось, раскрылся странный сумеречный свет. Пауль увидел забетонированную площадку. Стеснившись, блеяли овцы и козы. Подъезжали темные грузовики. С грузовика спускали деревянную пологую дорожку. Рослый черный козел с бубенцами на шее поднимался первым, за ним, толкаясь, устремлялись овцы и козы из стада. Затем козла незаметно спускали вниз, по такой же дорожке, открывавшейся у другого борта. Грузовики отъехали. На площадке появились высокие волки, двигавшиеся по-человечьи на задних ногах. Козел тоже поднялся на задние ноги. Волки начали гоняться за ним. Он убегал от них. Все это происходило в молчании. Козел убежал, волки — за ним, площадка опустела. Пауль увидел себя обнаженным, стоящим на этой площадке. Это было неприятно. Но тут же пришло в голову, что он явно играет здесь роль козла, а не волка. Ему почему-то сделалось смешно. Он рассмеялся громко. Чернота сгустилась. Все исчезло. Он перестал сознавать себя.
Глава восьмая
Утро
Солнце ярко било в глаза. Оранжевая шелковая занавеска была отдернута. В комнате было тепло тем особенным теплом, какое бывает, когда на улице холодно, когда уже зима, городская малоснежная зима, а в комнате тепло. Тепло исходило от высокой металлической печи. Вчера он даже не заметил ее. А сегодня Регина уже успела затопить ее.
— Привет любителям утренней спячки! — она стояла у печи, раскрасневшаяся, одетая. Должно быть, уже успела побывать на улице. Пауль увидел на столе хлеб, молоко, масло.
О ночных видениях не хотелось и думать. Сейчас он воспринимал их как обычную игру воображения. Он рывком отбросил одеяло, вскочил обнаженный, привлек ее на постель.
— Нет, нет, не теперь, — смеялась она.
— Теперь, теперь, — шептал он.
Пока она надевала снова трусики, застегивала резинки пояса, оправляла чулки и юбку; он тоже почти оделся. Умывшись в крохотной прихожей, где кроме примуса, оказалось, помещался еще и рукомойник с тазом; Пауль вернулся в комнату и сел к столу.