В сердце моем
Шрифт:
Флори каким-то особым чутьем сразу догадывалась, что жилец намерен сбежать, не уплатив за квартиру. Неожиданная любезность, которая должна была усыпить бдительность хозяйки, заставляла ее немедленно настораживаться. Квартирант - говорила она, - который уходит на работу с полным чемоданом и возвращается без него, просто понемножку выносит свои вещи, с таким расчетом, чтобы последний сверток был совсем легким и не возбуждал подозрений.
Флори не раз перехватывала жильцов - даже если побег происходил глубокой ночью, - и требовала хотя бы частичной оплаты счета, а заодно и новый адрес квартиранта. Очень немногим удавалось обвести ее вокруг пальца. Я же хорошо знал горькие обстоятельства, которые толкали квартирантов на такие поступки, и понимал, что вряд ли смогу справиться в подобных случаях.
Вскоре Артур нашел дом, который сдавался в аренду.
Напротив вокзала Альберт-парк под острым углом сходились две улицы, и на стыке их, заполняя все пространство между ними, стоял двухэтажный кирпичный дом. Острие угла занимал крохотный треугольный газон, а дом, начинавшийся сразу за газоном, расширялся в глубину, точно следуя линиям ограничивающих его улиц; позади него находился небольшой дворик с железной оградой.
На одну улицу дом выходил глухой кирпичной стеной, подпиравшей шиферную крышу. Вход был с другой улицы. Там, прямо напротив тяжелой громыхающей калитки, находилась верандочка, выложенная разноцветными плитками и украшенная витыми чугунными столбиками.
Когда-то входная дверь была окрашена в зеленый цвет, но дожди и ржавчина расписали ее темным мозаичным узором, покрыли паутиной трещин, сквозь которые проглядывало старое дерево.
В центре двери торчал массивный бронзовый шар, заменявший ручку, по бокам были вставлены витражи с матовыми розами. На веранде многих плиток не хватало, и в углублениях скапливалась пыль и сухие листья.
Окна верхнего этажа скрывал балкон с резной чугунной решеткой. Балкон этот шел и вдоль усеченной части дома, выходившей на треугольную лужайку.
Плата за аренду этого дома была три фунта десять шиллингов в неделю. В нем размещались четыре квартирки: каждая - комната с кухонькой. Плата за все четыре квартирки могла составить шесть фунтов десять шиллингов в неделю. Уборная была только одна, и та во дворе. Единственная ванная комната находилась на втором этаже против лестницы.
Одну из этих квартирок я намеревался занять сам и мог рассчитывать поэтому лишь на четыре фунта пятнадцать шиллингов в неделю, при условии, что остальные три квартиры будут сданы.
Двадцать пять шиллингов в неделю, остающиеся у меня после взноса арендной платы, должны были, казалось, обеспечить мне безбедное существование, когда я потеряю работу. Мне не приходило в голову, что я должен буду покупать кухонную посуду, постельное белье и многие другие вещи, пришедшие в негодность или украденные жильцами. Двадцать пять шиллингов представлялись мне незыблемым доходом; они лежали у меня в кармане. Я мог тратить их, как мне вздумается.
За право на аренду дома и за мебель нужно было уплатить сто фунтов. Я взял эти деньги в долг у моей сестры Джейн, которая работала сиделкой в деревенской больнице; она без разговоров отдала мне все свои сбережения.
Я внес агенту эти сто фунтов и стал хозяином мебели и всякой домашней утвари, находившейся во всех четырех квартирках. Агент настоял на том, чтобы я проверил и принял по описи имущество этих квартир.
Квартира э 1.
Кухня:
4 ножа
4 чайные ложки
4 вилки
6 кастрюль
1 газовая плита и так далее, целая страница.
Затем следовала опись вещей в спальне (она же гостиная):
1 кресло
4 одеяла
4 простыни
1 пуховое стеганое одеяло
2 медных подсвечника
1 фарфоровая статуэтка (пастушка - одна рука отбита)
3 картины
2 ночных горшка.
Список, отпечатанный на машинке, аккуратно перечислял предмет за предметом. Казалось невероятным, что я - обладатель такого количества вещей. У меня мелькнула мысль, что, по всей вероятности, в мире очень мало людей, имеющих сразу восемь ночных горшков.
Я терпеливо проверял и отмечал галочкой каждый предмет. Агент предупредил меня, что, сдавая комнату, я каждый раз обязан буду проделывать эту процедуру. Каждый новый жилец должен подписать опись, прежде чем займет квартиру, а при выезде жильца я должен принять от него все предметы по этой описи.
Агент, благочестивого вида человек, с опущенными уголками рта и смиренным выражением лица, сказал:
– Вы оградите себя от краж, если будете добросовестно проделывать это.
Я твердо решил быть добросовестным и с благодарностью потряс ему руку. Он ответил слабым рукопожатием и выжидающе посмотрел на меня, но поскольку я понятия не имел, какой ответ ожидается от меня по правилам его ордена, то агент явно остался мной недоволен.
– Я буду приходить к вам за арендной платой по пятницам, - сказал он на прощанье.
Когда я стал арендатором этого дома, занята в нем была только одна квартира - на нижнем этаже, через коридор от меня.
Жили в ней мистер и миссис Персиваль Скрабс. Мистер Скрабс был бледен и худ, как стебелек травы, выросший под кадкой. У него были сутулые плечи, а шея, не выдерживавшая тяжести головы, была согнута под прямым углом.
Разговаривая, он то и дело кивал головой, словно сам себе поддакивая. Висевшие на нем пиджак и брюки пестрели затеками от пятновыводителей; ботинки его, хоть и сильно потрескавшиеся, были начищены до блеска.
Мистер Скрабс служил кладовщиком на складе, но никогда не говорил о своей работе. Охотнее всего он говорил о своей жене, о ее слабом здоровье и о неизбежности ее ранней смерти, а также о том, как тяжело ему сознавать все это.
– Она очень хрупкая, болезненная женщина, - сообщил он мне в передней, стоя около жардиньерки, сделанной в виде витого столбика из черного дерева, поддерживавшего окованный медью ящик для растений, в который мистер Скрабс осторожно стряхивал пепел своей сигареты.
– У нее язва желудка...