В середине дождя
Шрифт:
— Я раздела тебя. Ты был мокрым насквозь. Одежду хоть выжимай.
— Ясно…
Аня склонилась ко мне и, касаясь щекой моей щеки, шепнула:
— Не смущайся. Думаешь, я никогда не видела голых мужчин?
Опять приятный холод. Холод ее щеки. Мне захотелось обнять Аню, прижать к себе. Вместо этого я вытащил градусник. Протянул Ане. Повернув градусник к свету, она сказала:
— 36,9. Все не так уж плохо.
— В прошлой жизни ты не была медсестрой?
— Почти угадал. В детстве хотела стать врачом. Ухаживать за больными умею.
В моем животе заурчало.
— Сейчас что-нибудь приготовлю. Но сначала попей чай. Тебе нужно сейчас больше пить.
Она достала из шкафа какой-то халат. Я запахнулся, сел на кровати. Голова кружилась, краски, царившие в комнате, расплывались и блекли. Я встал и пошел в туалет.
Вернувшись, разделся и лег обратно. Мне было лучше, я знал, что через несколько часов уеду, но уезжать не хотелось. Я лежал, смотрел на Аню, которая что-то готовила на плите, смотрел на то, как она садится, встает, чистит, режет. На то, как поворачивает голову, поправляет прядь, вытирает руки полотенцем. Звучала музыка. Шел дождь. Горел свет. Я пил теплый чай с вареньем и хотел, чтобы это продолжалось бесконечно.
Аня подвинула к кровати табуретку. Поставила туда тарелку с картошкой и котлетой. Рядом положила хлеб и вилку.
— Я чувствую себя турецким султаном, — сказал я.
— У тебя в гостях я тоже чувствовала себя принцессой. Теперь моя очередь исполнять желания.
— Возьми вилку тоже. Поедим вместе.
— Из одной тарелки?
— Ага.
Я подоткнул под себя одеяло, чуть приподнялся и облокотился на подушку, Аня села и уперлась спиной мне в колено.
Мы сидели и ели. Мне казалось, ничего вкусней в жизни я не ел.
— Никогда не думал, что в общежитиях может быть так хорошо, — сказал я. — Кажется, что мы остались одни.
— Ага. Одни на всем белом свете. Как в каком-то фантастическом рассказе.
Я чувствовал приятную тяжесть тела Ани. Она подцепила вилкой кусок котлеты и протянула мне. Я съел и в свою очередь зачерпнул порцию картошки своей вилкой — она открыла рот и проглотила.
— И так же, как в твоем стихотворении, — сказал я. — Кстати, хотел спросить, а почему оно называется "В середине дождя"? Это же неправильно. Правильней — "во время дождя".
— Вот. Знала, что спросишь.
Она отложила вилку.
— Да, грамматически это неверно. Но я хотела показать дождь, как что-то, что имеет не только временные, но и пространственные границы. Так же на самом деле и происходит. Дождь ведь идет только на ограниченном участке. Он ограничен определенным пространством.
— Да. Обычно это заметно, когда едешь на поезде
— Именно. В середине дождя — это значит посередине пространства дождя. В эпицентре.
Аня призадумалась и сказала:
— Наша жизнь тоже скорее ограничена не временем, а пространством. Кто знает, что находится за ее границами.
— За границами жизни?
Аня
— В раю дождя нет, — сказал я.
— Да. В раю дождя нет.
Мы замолчали. Duran Duran продолжали петь об "идеальном дне". Шорох дождя гармонично вписывался в мелодию песни — казалось, музыканты дают живой концерт. Где-нибудь в стране вечных ливней.
Аня встала, налила себе и мне чай с лимоном и села обратно, опершись на мое колено. Пила Аня маленькими глотками, держала чашку обеими руками. Ноги подобрала под себя. Локон волос всё спадал на щеку. Мне хотелось до него дотронуться.
Лампочка бра вдруг резко вспыхнула — и свет погас. В комнате остался гореть лишь тусклый свет монитора. Сквозь задернутую занавесь темнел серый день.
— Перегорела… — шепотом сказала Аня. — Всю ночь горела и перегорела.
Она поставила чашку на табуретку. К своей чашке я не притронулся.
— Ты будешь пить чай? — спросила она.
Так же шепотом. Я покачал головой. Аня подняла руки, убрала заколку. Волосы рассыпались по плечам. Сняла блузку, повернулась ко мне. Склонилась — мы долго, протяжно целовались.
— Ты не боишься тоже заболеть? — спросил я.
Волосы ниспадали мне на щеку. Ее глаза были близко.
— Ни капельки… — прошептала Аня.
Мы медленно шли по платформе, освещенной белым светом фонарей, вдоль длинных поездов, мимо спешащих людей. Дождь кончился, оставив после себя в воздухе влажные тени. Эти невидимые тени повисли над землей, словно призраки. Они пахли прохладой, асфальтом и вечерним туманом.
До отхода поезда было еще двадцать минут. Мы стояли у дверей вагона, как тогда, в Москве. Только уезжал теперь я.
Я держал Анины руки. Мне казалось, она мерзнет, мерзнут ее ладони. Я дышал еще простуженным дыханием на ее пальцы, стараясь согреть. Она не мерзла, но мне хотелось ее согреть. А еще я говорил. Очень много говорил. И таких слов я не говорил еще никому.
— Ты знаешь, я сейчас счастлив. Счастлив как никогда. И счастлив из-за тебя. Мне никогда не было так хорошо, как сейчас. Я не хочу уезжать. А когда я буду ехать в поезде — я буду думать о тебе. Я буду думать о тебе завтра. И послезавтра. Я буду думать о тебе все время. Ты мне очень дорога, Анюта. Очень дорога. Ты мне нужна. Понимаешь? Нужна!
Она в ответ только молча улыбалась. Улыбались ее глаза. Те глаза, которые никогда раньше не улыбались. Когда я целовал ее, она их закрыла. Ей было хорошо — я это чувствовал. Я ее чувствовал как себя самого.
Глава 17
Это были счастливые семь дней. Аня приехала ко мне на новогодние каникулы в начале января. Мы жили вдвоем — родители уехали к родственникам и не беспокоили меня даже звонками. Это было похоже на жизнь на необитаемом острове.