В созвездии трапеции (сборник)
Шрифт:
Все молчат. Похоже, что никто не решается первым оспорить догадку Рэшэда — существование жизни на Эффе и высокое ее развитие, видимо, уже считается вполне очевидным фактом. Никто не может возразить теперь и против реальности девушки, изображение и голос которой записан на магнитной ленте нашей космической ракеты.
Молчание нарушает глава Совета.
— В умении логически мыслить вам нельзя отказать, — замечает он, обращаясь к Рэшэду. — Все действительно может быть именно так, как вы предполагаете. Но не будем торопиться. Изучим эту проблему с возможно большей обстоятельностью. Фактов у нас теперь вполне достаточно. Если же вы хотите знать мое личное мнение о вашей, может быть, слишком смелой гипотезе,
У нас в лаборатории настоящее торжество. Все поздравляют Рэшэда, а он смущен немного.
— Почему же поздравляете вы только меня? Это ведь наша общая победа.
А наша простодушная юная лаборантка все еще недоумевает:
— Но как же это все-таки?.. Ничего ведь не изменилось. Показания большинства приборов космической ракеты до сих пор не восстановлены, а новую мы туда еще не послали. Как же, однако, удалось установить все это?..
— Достоверность наших знаний о законах развития природы и общества помогла нам в этом, — счастливо улыбается Рэшэд. — Я, например, не сомневаюсь, что таблица элементов на Эффе начинается так же, как и у нас, с водорода. В такой же, конечно, последовательности, как и у нас, расположены у них и остальные элементы вещества, ибо они просто не могут быть расположены иначе.
— Это я понимаю, — смешно прижимает руки к груди его собеседница. — А вот как же с обществом Эффы?
— И общество их не могло развиваться вне объективных законов. Разница могла быть только во времени, в длительности каждого из исторических этапов. Возможно даже, что таких этапов было там больше, чем у нас. Но основные периоды развития общества миновать они не могли. Не миновали они, конечно, и такого строя, при котором одни классы общества порабощают другие. Причем этот, видимо, наиболее длительный период их истории достиг теперь фазы крайнего антагонизма. Но какая-то часть населения Эффы, может быть, даже половина его, пожалуй, уже миновала в своем развитии эту общественно-экономическую формацию и установила у себя такой же справедливый общественный строй, какой давно уже существует на нашей планете.
— А смысл восстановленных частей фонограммы девушки с Эффы не удалось разве разгадать? — спрашивает кто-то.
— Удалось Кое-что. Хотя пока это только отдельные слова.
— Какие же? — вырывается у меня.
— «Объединение» или, может быть, «сплочение», «разум» или «благоразумие», «мир», «счастье»… Вы понимаете теперь, Шэрэль, — поворачивается ко мне Рэшэд, — к чему могла призывать обитателей своей планеты наша девушка? Она, видимо, предостерегала их от безумия термоядерной войны, взывая к благоразумию, ибо такая война подобна самоубийству.
Рэшэд делает небольшую паузу и заключает с необычной торжественностью:
— Известно нам и еще одно немаловажное слово — «Земля», и мне кажется, что «Землей» называют они свою планету. Вам, Шэрэль, посчастливилось восстановить именно это слово.
— Значит, не Эффа, а Земля? — повторяю я задумчиво.
— Да, Земля! — подтверждает Рэшэд.
…В последнее время я замечаю у Рэшэда печаль в глазах.
— А знаете, — признается он мне, — немножко грустно, что мы теперь уже не будем столько думать о земной девушке. И уж конечно не станем смотреть на нее так часто. А ведь это она помогла нам разгадать тайну планеты, имя которой Земля. Ее изображение сразу же поставило нас перед фактом существования высокоразвитой жизни на Земле. Нам оставалось лишь подтвердить это достаточно убедительными доказательствами.
Потом он пристально смотрит мне в глаза и добавляет:
— Утешает меня только то, что вы похожи чем-то на эту девушку…
«И такая же красивая?» — хочется мне спросить его, но я и без того уже счастлива. В последнее
КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ
ПРОФЕССОРА ХОЛМСКОГО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Евгении Антоновне Холмской проще всего было бы, конечно, поговорить с академиком Урусовым у себя дома, когда он придет навестить Михаила, но разве сможет она расспрашивать его при муже?
После той ужасной катастрофы, происшедшей в Цюрихе, Михаил позабыл ведь не только то, что знал как физик, но и иностранные языки. Почему же тогда всякий раз, когда Евгения Антоновна включает радиоприемник, находящийся в его комнате, он оказывается настроенным на волны британских радиостанций?
Выходит, что Михаил вспомнил английский и тайком от нее слушает какие-то их передачи… Мало того — он очень изменился в последние дни, стал нервным, раздражительным. Можно было бы спросить его об этом, но Евгения Антоновна догадывается, что Михаил не скажет ей правды. Видимо, то, что он слушает по радио, связано как-то с происшедшей катастрофой…
Чем больше размышляет она об этом, тем больше склоняется к необходимости сходить самой к Урусову. И не в его научно-исследовательский институт, а домой.
— О, это очень хорошо, что вы зашли ко мне, дорогая Евгения Антоновна! — радушно восклицает Олег Сергеевич Урусов, помогая Холмской снять макинтош. — Я и сам собирался к вам сегодня.
Это тревожит Евгению Антоновну еще больше, но Олег Сергеевич, не давая ей произнести ни слова, торопливо продолжает:
— Надеюсь, вы не разрешаете Михаилу слушать радио и не приносите ему иностранных газет? Я, конечно, шучу, но это невеселая шутка. Знаете, что они передают и пишут? Они намекают, что Михаил может оказаться… виновником происшедшей в Цюрихе катастрофы. То есть, проще говоря, чуть ли не диверсантом! Человеком, взорвавшим Международный центр ядерных исследований. И не стоит большого труда догадаться, с какой целью. Затем, конечно, чтобы уничтожить находившихся там ученых и овладеть результатами их экспериментов…
— Но ведь это чудовищно!
— Да, чудовищно! Об этом пишут, правда, пока лишь в самых реакционных газетах Америки и Западной Европы, и не прямо, конечно, но так, чтобы легко было прочесть это между строк. А началось все из-за того, что один крупный ученый в интервью, данном им корреспонденту «Нью-Йорк тайме», высказал мысль, будто эксперимент, ставившийся на цюрихском ускорителе, мог иметь военное значение.
— Но ведь все же знали…
— Да, все знали, что ведут исследования дискретных свойств пространства, но официально ничего не было объявлено. И не могло быть объявлено… Никто вообще не знал, что у них может получиться. Это был первый опыт подобного рода в ядерной физике. Новый ускоритель, построенный в Швейцарии на международные средства, давал ведь возможность получать частицы с энергией, близкой к энергии космических лучей, движущихся с релятивистскими скоростями. А знаете, что это такое? Брукхейвенский ускоритель в Америке рассчитан на энергию в тридцать миллиардов электрон-вольт, наш серпуховский — на семьдесят, а совместными усилиями физиков Европы и Америки удалось довести энергию частиц до нескольких тысяч миллиардов электрон-вольт! Представляете, что это такое?