В тине адвокатуры
Шрифт:
Другой повар, Сакердон Николаевич, и кучер Степан показали согласно с Коронатом.
— Беспременно, ваше высокоблагородие, это он со злости, потому рассвирепел тогда страсть! — заключил свои показания Степан.
— Вот видите, добрейший Сергей Павлович, и вопрос о том, кому? — разрешение и мотивы найдены, — обратился к Карамышеву Новский.
— Принужден согласиться, что дело принимает другую окраску, благодаря счастливой случайности, — нахмурился следователь.
— Пусть хоть случайности, — улыбнулся Леонид Иванович, — но что это за старый князь, появляющийся на скамейке, о котором говорят свидетели?
Карамышев рассказал ему подробно эту легенду, переходящую из рода в род в усадьбе князей Шестовых.
— Средневековые бредни! — решил Новский.
— Как знать, чего не знаешь! — не утерпел не противоречить Сергей Павлович.
— Допросим теперь Якова, — заметил товарищ прокурора, сделав вид, что не слыхал последней фразы следователя.
— Сбегай в деревню, позови старосту и десятского, — обратился к сотскому Карамышев. — Я думаю арестовать обвиняемого… — заметил он Невскому.
Тот молча наклонил голову.
Прошло около получаса, когда требуемые лица явились.
Карамышев и Новский не проронили за это время ни слова.
Сотский по приказанию следователя, привел Якова.
Последний был смущен. Он уже знал о данных поварами и кучером показаниях.
Подробно рассказал он о нанесенных ему покойным князем побоях, знаки которых не прошли s до сих пор, и о том, что под влиянием злобы и толков о появлении старого князя, говорил приписанные ему слова.
— Это я, ваше высокоблагородие, с дуру, совсем с дуру! — закончил он свои показания.
Следователь прочел их ему и дал подписать.
— Сознайся лучше, что ты по злобе или, как говоришь, сдуру, подлил лекарства в рюмку, зная, что от этого князь умрет? — резким тоном в упор спросил его следователь.
Яков побледнел.
— Видит Бог, всего пять капель влил, разрази меня Господи, если вру. Не убивец я. Сколько лет служил их сиятельству, да и вы, ваше высокоблагородие, меня, знаете. Зачем же напраслину на меня возводите?.
— Ну, напраслина ли это — разберет суд! Так ты не сознаешься?
— Господи, Господи, да в чем же? Я, вот вам Христос, не виновен.
— Я тебя арестую. Староста, посади его в камеру при сельском управлении под строгий караул. Завтра утром приведешь его сюда, получишь бумаги за караулом на подводе отправишь в город — в острог.
— Слушаю-с! — отвечал староста, подходя к арестованному.
Яков задрожал и, не будучи в силах вымолвить слова, как сноп повалился на пол.
Сотский и десятский подняли его и буквально волоком вытащили за дверь.
Староста последовал за ними.
Карамышев, видимо раздраженный, продолжал писать. Писал он быстро, перо так и прыгало по бумаге. Новский отошел к окну и смотрел в сад.
— Кушать подано! — доложил вошедший лакей и удалился.
Сергей Павлович окончил работу и вместе с товарищем прокурора отправился в столовую.
Обед прошел молча. Тотчас после него состоялась вечерняя панихида и церемония положения тела в богатый дубовый гроб, доставленный из города. По окончании церемонии, Карамышев с Голем не утерпели и составили партию винта, в которой приняли участие Гурбанов и Новский. Последний оказался прекрасным винтером, что отчасти примирило с ним все еще хмурившегося Сергея Павловича.
Гиршфельд и княгиня, появившиеся за обедом и панихидой, снова куда-то исчезли.
Игроки провинтили до поздней ночи. Наутро следователя ожидал новый сюрприз. Староста явился один.
— Где же арестант? — спросил Карамышев.
— Виноват, ваше высокоблагородие, — взмолился староста, — не досмотрели!
— Убежал? — крикнул Карамышев.
— Никак нет-с, ваше высокоблагородие, удавился убивец, собачью смерть принял.
Карамышева это известие ошеломило.
«Ну, а если он не виноват?» — мелькнуло в его уме.
Он сознавал, что, раздраженный вчера Новским, погорячился.
«С чего же бы ему кончать с собой?» — успокоил себя Сергей Павлович.
Второй акт уголовной драмы совершился уже при других декорациях.
Место действия перенеслось из роскошного княжеского дома в неказистое помещение сельского управления.
В арестантской камере на петле, сделанной из помочей и накинутой на стенной крюк, висел труп покончившего с собою княжеского камердинера Якова.
Карамышев, Новский и Голь прибыли туда почти следом за становым приставом, оставившим усадьбу лишь накануне утром. Совершены были обычные формальности, и акт о самоубийстве обвиняемого в умышленном отравлении князя Александра Павловича Шестова, т-ского мещанина Якова Петрова Быстрова был приобщен следователем к делу, следствие по которому местным производством было окончено.
Оставалось, по мнению товарища прокурора, разделенному и следователем, допросить княжен Маргариту и Лидию Дмитриевну Шестовых, для чего Карамышев, по совету Невского, и препроводил дело при представлении на распоряжение прокурора т-ского окружного суда. Таким образом, князь Александр Павлович Шестов был признан жертвою гнусного преступления.
Завещание его было действительно.
XXXVI
Три гроба
В доме покойного князя Дмитрия Павловича все шло своим печальным чередом. Княжна Лида, немного оправившаяся под животворными ласками обожаемой сестры и попечениями любимого человека, была все еще слаба и еле ходила. Исхудала она страшно. Улыбка не появлялась на этом так недавно оживленном ярким румянцем, а теперь мертвенно-бледном, восковом личике. Веселые, добрые глазки приняли какое-то мрачное, почти строгое выражение. Обрушившиеся на нее несчастья переродили ее. Она в несколько дней прожила целые годы и из ребенка сделалась взрослой девушкой.
Этот быстрый нравственный рост пугал Антона Михайловича, боявшегося, чтобы он не отразился роковым образом на здоровье молодой девушки.
В тот самый день, когда в Шестове покончил свои расчеты с жизнью предполагаемый виновник смерти князя Александра Павловича — Яков, в Т. происходили похороны князя Дмитрия.
Вынос тела состоялся в десять часов утра.
Богатый дубовый гроб все довольно далекое расстояние от княжеского дома до собора, где происходило отпевание, несли на руках представители высшего т-ского общества, с губернатором во главе.