V1
Шрифт:
Серые полутона уличных фонарей перестали раздражать меня своим надменным светом в глаза. Мне уже дальше не обидно, а просто больно. Что-то подкатывает к горлу каждый раз, когда я брожу по этой квартире, живому музею, мемориалу памяти. Иногда боль уходит, стоит только плеснуть себе в стакан. Но потом возвращается, гораздо сильнее, чем была раньше. Непрекращающийся цикл.
Вот и сегодня голова трещит как церковный колокол во время набата. Вчера я был у своего знакомого, коллеги по работе. Сорок дней назад на тот свет ушёл его сын, как он говорил, замечательный во всех отношениях спортсмен, блестящий боксер, которому несправедливо занижали оценки в его школе. Умер глупо: убили из-за девушки. Ну, помните, дело громкое то было: парень и девушка убиты на пустыре своим одноклассником, который вскоре был задержан. Дело, кстати, веду я.
Я гляжу на часы, и на стрелках высвечивается и так немаленькое
2
Город… Мой Сперанск не всегда был таким унылым серым скопищем спальных районов, а люди в нём не всегда были помешаны только на деньгах. Допив кофе и поставив кружку в подстаканник, я уткнулся в лобовое стекло автомобиля. Перестаю узнавать свой город, в котором вырос, в котором всегда жил, в котором больше потерял, чем нашел. Дорога меня укачивала, а я все смотрел на различные вывески разнообразных торгово-развлекательных центров, и жгучий стыд охватывал меня. Тихий, мирный, полудеревенский, спокойный двухэтажный городок за каких-то жалких и паршивых десять лет превратился в дешевую потрепанную рекламную проститутку. Старые покосившиеся дома спрятались за мастодонтами стройки, по 20 этажей каждый, которые чуть менее чем полностью состояли из различных вывесок и спутниковых тарелок. А чего я удивляюсь то! Я же своими глазами видел, как все это происходило. Как величие старого города заменялось продажностью и непотребством, я же вот этими самыми зрачками наблюдал, внимательно наблюдал за всем этим, и ничего не сделал. Никто ничего не сделал.
Я еду по улице моего любимого города, ненавидя каждый угол, каждое здание, каждого прохожего, каждую машину с водителем в ней и себя, в том числе себя я ненавидел больше всего на свете. Мне противно, когда истина заменяется фарсом, когда пошлость – не порок, а способ. Я проехал мимо остановки, на которой стоит небольшой ларек, возле которого дети, мальчик и девочка лет десяти-двенадцати, распаковывают только что купленную пачку Winston. Запреты? Они ни хрена не помогают. Всегда найдется лазейка, всегда человек получит то, что хочет, даже в условиях Железного Занавеса и тотальной цензуры стиляги свои пластинки получали, дело вообще не в этом. Ведь было же время, когда-то давно, в ушедшие от нас столетия, когда даже курить было можно где угодно. А не курили. Когда девушки если и пили, неважно что, то знали меру. Где искренность и идеалы, ни разу не партийные, поощрялись. Быть честным – хорошо. Быть отличником – всегда пожалуйста. Высшее образование – у всех. Мой дед был токарем-расточником на заводе, получал копейки. А цитировал Шекспира. Он не оканчивал университет, но он был самым образованным у нас в семье. Куда это все делось? Почему даже не страна, Держава, почему она превратилась в свалку идей и культуры? Вот кто мне объяснит?
Я еду на работу на немецкой машине с китайскими чехлами, надев на себя таиландскую одежду, побрякивая при этом швейцарскими часами на руках. Почему из русского у меня только пистолет, лежащий в бардачке? И самое главное: кому, если не самому себе я смогу задать эти вопросы в моей машине?
Каменными джунглями в зеркале заднего вида поблескивают дома страны возможностей, идей и демократии. Странно, вроде бы говорили про новое государство, где права и свободы превыше всего и бла-бла-бла, но почему тогда это новое государство живет не в зданиях, в руинах былого Союза. Почему те же самые «Хрущевки», которые и рассчитаны то были максимум лет на 20–30 как временные бараки для гостей из деревни, гордо стоят и возвышаются уже так полвека, напоминая всем о том, в какое их дерьмо окунули. А мы-то ведь все видели. Но не строили баррикады, не держали оружие в руках, а смотрели телевизор дома, смеясь с жалких потуг мятежников. А теперь, когда вы заходите в лифт, полный мочи, шелухи от семечек и выжженных кнопок, включите фронтальную камеру на телефоне и внимательно всмотритесь в глаза соучастника этих событий.
Жалко, что на моей работе нельзя никому об этом сказать. Вообще, первым делом, поступая на работу, у вас просто-напросто отбивают такое понятие, как «свое мнение». Это архаизм мира клавиатур и ортопедических кресел. И у меня его нет, оно и не должно быть. Только мнение инструкций, распоряжений, приказов и бесконечной волокиты бумаг. Но я люблю свою работу, какой бы она адовой не была.
Я занимаюсь тем, что решаю, какой человек является опасным для общества, а какой – богатый
Колеса стучат по ямам «новой» только что открытой дороги на одной из главных улиц моего города. Даже если бы я поливал асфальт радиационными отходами, параллельно устраивая гонки на танках, я бы все равно не смог убить хороший настоящий асфальт. Но ладно, я вас обманываю. Видимо, дороги очень хороши, что мне жалко сколько не асфальт, столько автомобиль, который по нему едет.
Чисто русская забава – говорить плохо про власть и быть частью ее. Хулить дороги, сидя в дорогой немецкой машине. Вспоминать уже почившую страну, которую всегда ненавидел, мечтая о глотке воздуха свободы. Беспокоится о курящих школьниках, но быть равнодушным к мальчугану, ставшему убийцей.
И тут же прямо перед глазами вырисовался его взгляд, который я запомню до конца моих дней. Помню, как зашел к нему в допросную камеру, и сразу же повеяло таким жутким холодом, словно все живое, все одушевленное покинуло его тело навсегда. Передо мной был худой шкет – очкарик с волчьим взглядом, который, казалось бы, каждое мое слово обернет в оружие, и чувство было такое, что не я его допрашиваю, а он меня. Мне было страшно за него самого, но страх этот был все равно пропитан безразличием. Это было так далеко от меня, где-то на уровне другой Галактики, Вселенной, бесконечная степень пофигизма в сочетании с испугом за мальчугана заставило меня уйти в запой как минимум на неделю.
Людям всегда будет мало слов, чтобы описать всю многогранность и противоречивость того, что происходит у них в черепной коробке. Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел красное, с небольшими подлокотниками детское креслице. Мысль – самая ужасная вещь на свете. Стоит хотя бы одной мысли зародиться у тебя в голове, как она уже начинает развиваться, набирая оборот и порождая больше, уже смежных идей для рассуждения. И вот уже куча вопросов оседает у тебя в черепушке, но вместо ответа лишь туманное понятие того, что ответа не будет никогда. Почему кресло пустое? Кто в этом виноват? Я, потому что разрешил Ей водить? Она, потому что села за руль? Строители автобусной остановки? Кто виноват в том, что красное креслице никогда не будет использовано по назначению?
Ненавижу, когда меня прерывают, даже телефонным звонком. В мире спутников и социальных сетей ты нигде не чувствуешь себя в безопасности. Я бы никогда не ответил, когда я за рулем, но звонил человек, у которого не было привычки даже говорить первым. Я должен был ответить.
3
– Алло, привет! Слушай, я сейчас не могу говорить, я за рулем и все- таки…
– Паш, наш отдел уже на ушах стоит. Тебе долго еще ехать до Управления?
– Ну, минут десять где-то, может меньше, а что? Что случилось? – знаю, неприлично отвечать вопросом на вопрос.
– Разворачивай машину, у нас ЧП.
И дальше много-много слов, которые уже шли фоном, сливались с шумом за окном и из которых я пытался сложить пазл. Сегодня буквально минут пять назад произошел захват школы, а до этого, минут двадцать как совершил побег из Следственного изолятора № 1 города Сперанска Антон Дорошкевич, подозреваемый по моему делу. Именно сегодня…
Я не из тех людей, которые считают себя фаталистами, но я верю в закономерности судьбы. Не сегодня-завтра дело Антона должны были рассматривать в суде, но буквально за несколько часов до слушания он сбегает… Я думаю об этом, набирая обороты на своей немецкой ласточке. И вот я сам, все мое сознание, тело мое ожило, проснулось, а я лечу, не замечая светофоры и пешеходов на своем пути. Может быть, в этом и есть настоящая жизнь – чувствовать мир на всплеске адреналина и быть на вершине его. До здания школы уже остается где-то квартал, а у меня перед глазами красочные обрывки воспоминаний. Соберись! Только не думать о том, что причиняет боль, только не сейчас. Потом, когда угодно – быть может, после ты и вспомнишь о Ней, но не в данный момент, но не в эту минуту… Там дети, там этот малолетний ублюдок, ты не должен допустить трагедии… Чёрт подери, я опять стал разговаривать сам с собой. Интересно, слышать эхом каждое слово у себя в голове – это признак какой болезни? Надо принять таблетки.