V1
Шрифт:
Но мертвые не любят живых. Скорей наоборот, это живые любят мертвых. Что бы ни произошло, но я очень люблю маму. Я подвел ее и это прекрасно понимаю, но мне очень холодно и одиноко здесь, в этой бетонной яме с маленьким окошком и решётками.
… День сменяет ночь, а каждая минута, проведенная в этом месте, заставляет меня поверить, что Бога нет… Но только для меня его нет. Невыносимо. Чудовищно. Это место хуже Ада на Земле. Скудная еда, и стены… Они словно давят на меня, говорят мне о моём преступлении больше, чем я сам. Каждую минуту я хочу, чтобы все закончилось, но вместо этого я вынужден смотреть на эти приторно зеленые верхушки
И тут я услышал, как повернулся ключ в замочной скважине моей двери. Знаете, что это значит? Меня переводят. В другую камеру, не одиночную. Где сидят преступники, воры и наркоманы, которые, попав в «Колодец», оказались дома. И вот я опять иду по длинному коридору, глядя в упор на разбитый кафель мертвого дома.
Представьте на секунду, что вы идете по улице. Вам не нравится ни район, по которому вы гуляете, ни прохожие, вам вообще здесь ничего не нравится. Вдобавок начинает лить дождь, а так как у вас нет зонтика с собой, вы спешите на остановку, задумываясь о том, что день явно не задался. Вдруг прямо вам в лицо врезается автомобиль.
Удар именно такой силы я ощутил от первого постояльца моей новой камеры, и это было последнее, что я помню. Я рухнул на этот замытый грязный кафель как кусок вяленого мяса, оставляя за собой повсюду фонтаном алый цвет. Надзиратели СИЗО № 1 знали, кого они переводили в камеру к уголовникам и зачем. Они просто выполняли приказ начальника изолятора, полковника Головина. Он тоже принял это решение скрепя сердцем, на пьяную голову. Надо же было дочку помянуть…
Знаете, я смотрел много фильмов и прочитал много книг, в которых было огромное количество умных мыслей. Из них я помню одну, но помню дословно, и цитирую ее сам себе постоянно: «При помощи лжи художник создает правду». Неужели все время, пока я жил, за все эти восемнадцать лет, я жил во лжи? Могу ли я назвать то, что узнал об этом мире, правдой? Что в моей голове реально, а что – плод воспаленного воображения? И почему все эти вопросы приходят мне на ум, когда я лежу на полу в луже собственной крови? ОТКРОЙ ГЛАЗА!
И я открыл их. Я лежу уже ни на полу, а на относительно мягкой шконке этой самой камеры. Остальные заключенные больше не пытаются бить меня, а рядом с кроватью стоит спиной ко мне и машет пером на уголовников какой-то взрослый дядька интеллигентного вида. Он что-то кричит им, но слов не разобрать. В голове стоит ужасный шум, в глазах двоится, а я начинаю думать, что Бог все-таки есть, только не в привычном Библейском понимании, а в людях, нас окружающих. И сегодня один из таких людей, я так понимаю, мне помог. А значит, я еще не безнадежен. Значит, во мне есть душа, если за нее так впрягаются. И я лёг спать.
Впервые за столько дней я улыбался.
6
Длинный, вытянутый, орлиный в профиль нос, греческие скулы, небольшие залысины и невероятно тяжелый острый взгляд – пожалуй, так я могу описать человека, спасшего мне жизнь в Богом забытом месте. Удивительный контраст: как в этом щуплом, низком и сутулом интеллигенте лет тридцати – тридцати пяти может быть столько силы, позволяющей ему не бояться ни одного убийцы. Самое интересное, что абсолютно каждый это знал, и не хотел связываться с ним. Он мог сломать каждого из них, а они его – нет. Вот какой взгляд был у этого человека.
Вы
Однако я жутко хотел есть, и в этот самый момент… Поймите меня правильно, я пил самый вкусный чай на свете, я думал именно так. Таким сделали его неожиданность и самоценность данного события, и я ощущал каждый лист этого напитка у себя на нёбе. Все мои проблемы, всё, что я пережил, растворились в черноте этой жидкости. Тепло сочилось по моему телу, а вместе с тем уходили боль и обида на себя и на ту жопу, в которой я очутился. И тут Игорь Витальевич заговорил:
– Послушай, э-э-э-э… Как там тебя?
– Ан… Антон (чай был, конечно, теплый, но в конце октября лёд на зубах уже дробился от постукивания об чашку).
– Послушай, Антон, – сделав паузу, Игорь Витальевич продолжил. – Я знаю твою историю, и то положение, в котором ты очутился, весьма удручает. Я ни разу не сочувствую тебе, а все, что ты сделал, у меня вызывает неотвратимое желание засунуть тебя обратно в утробу матери, ты это понимаешь?
– Я… Я понимаю.
– А раз понимаешь, наверняка задаешь себе вопрос, почему вместо того, чтобы отдать тебя на растерзание этим головорезам, я, рискуя своей жизнью, защищал тебя с ножом в руках, верно?
– Да, но ведь…
– Так вот я никогда тебе на него не отвечу. Иначе испорчу результат, который…
Тут я перебил:
– Простите, а какой результат? – и тут же схлопотал пощечину.
– НИКОГДА НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ, ГАВНО! – а затем, вернув свою мимику в первоначальный настрой, с невозмутимым выражением лица Игорь Витальевич развивал ход своей мысли. – Я хочу помочь тебе, потому что ты, что бы про тебя не писали в газетах и не говорили по ящику, абсолютно психически здоровый юноша. По крайней мере, я надеюсь на это. А раз так, то понимаете, что совершили очень и очень плохое деяние, за которое вас ждет расплата.
Я слушаю всё, что он мне говорит. Его заскоки с тем, что он иногда переходил на «ты», иногда на «вы» в самый неожиданный для собеседника момент – мелочь по сравнению с его надменным тоном вести беседу. О чем бы ты ни разговаривал с Игорем Витальевичем: о погоде, о спорте, о подземных водах горы Ямантау – постоянно возникало ощущение собственной неправоты. И это круто. Я в первый раз в своей жизни вижу человека, умеющего убеждать сколько не словами, столько их интонацией. Кстати, даже у меня такое бывает. Ошибка любого рассказчика – говорить сначала в прошедшем времени, затем в настоящем, потом в будущем, чередуя времена в любом порядке, и притом не замечать этого. Нет, правда, сколько я не тренировался, у меня не получалось исправить это. Кстати, весьма распространенная речевая ошибка, как-нибудь последите за собой. Удивитесь, однако мой собеседник закончил свою речь так же лихо, как и начал, и теперь смотрел на меня, ожидая услышать что-нибудь в ответ. Быть может, это будет высшим хамством, но: