Валентина. Мой брат Наполеон
Шрифт:
— Не только Неаполя, — перебил упрямый Мюрат, — но обеих Сицилий. Быть может, даже на большее, быть может, на весь Итальянский полуостров. Я хочу видеть Италию объединенной, управляемой одним королем.
Его слова встревожили меня, хотя и пробудили определенные честолюбивые настроения. И я сказала шутливым тоном:
— Мечтать не возбраняется, Мюрат.
— Мечта — это одно, конкретный план — совсем другое, — заявил он упрямо.
Еще до отъезда Мюрата в Неаполь я поняла, что мои подозрения о беременности подтвердились. Мюрат даже хихикнул от удовольствия, горделиво расправил плечи и хвастливо заметил, что еще обладает мужской силой.
Затем с фанатичным мерцанием в глазах он заявил:
— Чем больше детей, тем лучше для моего Неаполитанского королевства.
— Для нашего Неаполитанского королевства, — поправила я.
Настроение Мюрата переменилось почти так же быстро, как и у Наполеона.
— Королевство мое, — проговорил он неприятным голосом, — милостью моей жены, но придет время, и оно будет моим в силу моей собственной королевской власти. Запомни мои слова, Каролина, я стану таким же непобедимым, как и твой выскочка брат, и буду захватывать земли для моих детей.
Его честолюбивые планы увлекли и меня, но только на какой-то миг. Мюрат, сын трактирщика, Мюрат, король-марионетка, был сам выскочка и подобно многим выскочкам проявлял признаки мании величия, стремление к неограниченной власти. Что будет, если он совсем свихнется? Я взглянула на Мюрата с огорчением и увидела, что его настроение вновь переменилось.
— Не теряй времени и сообщи брату о твоем состоянии. Он помрет от зависти.
Позвольте мне описать одну домашнюю сцену, которую мне пришлось наблюдать в Тюильри после возвращения Наполеона и через месяц после свадебного путешествия. Отказавшись от надежды когда-нибудь застать Наполеона одного, я однажды днем отважилась проникнуть в апартаменты императрицы, где Наполеон проводил большую часть своего времени, и здесь в будуаре застала его играющим с Марией-Луизой — подумать только! — в фанты.
Они были так поглощены игрой или, точнее, друг другом, что даже не возмутились моим вторжением без приглашения. Было начало мая и необычно холодно для этого времени года. Камин не топился, а ведь Наполеон просто обожал любоваться пламенем горящих поленьев, даже в жаркие летние дни. Все окна раскрыты настежь, и сквозняк заставил меня задрожать. Наполеон был одет по-домашнему, на шее шарф, в комнатных шлепанцах. Он казался меньше ростом на дюйм-два и заметно похудевшим. На Марии-Луизе было легкое платье, подходящее для неспешной прогулки в загородном саду тихим летним полуднем. Я вспомнила, что она редко мерзла. Как я узнала позднее, она считала излишнее тепло вредным для здоровья и всегда спала с открытыми окнами даже зимой, несмотря на дождь, снег и холодный ветер.
— Кто выигрывает? — спросила я учтиво.
— Совершенно очевидно, разумеется, — ответил Наполеон, едва взглянув на меня. — Посмотрите пожалуйста на уши моей жены.
Я взглянула. Они шевелились, действительно шевелились. Выглядело так, будто завели механическую куклу, сконструированную для выполнения именно этой затейливой функции.
— Она всегда шевелит ушами, если выигрывает, — пояснил Наполеон с одобрением. — Может шевелить ими в любое время, когда захочет.
Редкое дарование. Просто очаровательно! Хотелось бы знать: шевелит ли она, если ничем другим, то хотя бы ушами, когда лежит в объятиях Наполеона?
— Конечно, вы уступаете Ее Величеству, позволяя им выигрывать, — заметила я без всякой задней мысли.
— Чепуха! Она слишком хорошо играет и всегда в выигрыше.
— Какая скука, — пробормотала я почти неслышно и задрожала под налетевшим порывом ветра. — Ваше Величество, можно закрыть окно? — спросила я.
— Ни в коем случае, — ответил Наполеон строго. — Свежий воздух полезен для здоровья.
— Наиболее сильное природное возбуждающее средство, — объявила Мария-Луиза и вновь пошевелила своими проклятыми ушами.
Наполеон радостно вздохнул и более внимательно посмотрел на меня.
— Дорогая Каролина, какое это блаженство — семейная жизнь, которую я сейчас веду. Никаких споров, никаких сцен, никаких мнимых обмороков или рыданий. Восхитительная умиротворенность!
Замаячила тень разведенной Жозефины. И я подумала с поздним раскаянием, что ее вспышки гнева и грация были бы предпочтительнее убаюкивающего спокойствия Марии-Луизы и шевеления королевскими ушами.
— Я счастливейший человек на свете, — заверил Наполеон.
Мария-Луиза отрыгнула.
— Любовь моя, — проговорил он с тревогой, — Чувствуешь себя не совсем хорошо?
Внезапно побледнев, она приложила ладони к животу.
— Меня тошнит, — сказала она, показывая явные признаки приближающегося припадка рвоты. — Очень тошнит.
— Утренняя тошнота! — воскликнул Наполеон скорее с радостью, чем с беспокойством.
— Но сейчас середина дня, — напомнила я.
— Моя бедная Каролина, утренняя тошнота может наступить у беременной женщины в любое время дня и ночи.
— Беременна, так скоро? — невольно вырвалось у меня.
— А это мы сейчас узнаем. Помогите императрице добраться до спальни и подержите горшок.
Затем Наполеон поспешил из спальни, на ходу отдавая распоряжения, а мне волей-неволей пришлось отвести Марию-Луизу в спальню, уложить в постель и взять в руки первый попавшийся сосуд — массивную цветочную вазу.
Ее начало рвать, и довольно сильно. Вскоре появился личный доктор Наполеона, вслед за ним и сам император. Доктор — таков уж был его непререкаемый авторитет в вопросах, касавшихся болезни, — приказал императору Франции и королеве Неаполитанской удалиться из помещения. Опьяненный счастьем Наполеон сновал по будуару, останавливаясь порой с рассеянным видом, потом совершенно бессознательно, как мне показалось, прикрыл окно.
— Великолепно, просто великолепно! — не уставал повторять он.