Вам возвращаю Ваш портрет
Шрифт:
Ординарец неожиданно выскочил из жаркой постели, в чем мать родила, выхватил из под стеганого одеяла голую пулеметчицу, притянул к себе железной хваткой и стал, как угорелый, кружиться с ней по тесной комнатенке.
– Так люблю тебя, что когда-нибудь возьму и раздавлю насмерть. И сам радостно погибну вместе с тобой.
– Вот этого я больше всего и боюсь, Петенька, - гортанным голосом сказала Анка и мягко выпросталась из его звериных объятий.
От страха ли оказаться раздавленной или от внезапной воздушной свежести, все литое под мрамор, матовое тело красавицы покрылось мелкой гусиной кожицей. На роскошных сосках эта тревожная пупырчатость проявилась особенно явственно. И Петька, не удержавшись, потянулся к ним
В короткой душевной схватке между служебными обязанностями и ленивым влечением пресыщенной плоти, верх одержало военное правило, по которому - первым делом пулеметы, а кое-что обождет на потом. И ординарец тактично переключился на деловой, озадаченный тон.
– Принеси, Аннушка, мои штанишки с веревки, на ветру должно быть просохли. Пуговиц каких-то пришей, надо же будет в Разлив добираться. Приведешь в порядок портки, схожу к кашевару на кухню, заберу у Арсения командирский гостинец. Перекусим маленько и пора разбегаться, еще не со всеми делами управился. Чапай на вечер ужин с высокими гостями назначил, по всему вижу, встреча предстоит не простая, готовится больно ответственно, может даже Фрунзе заявится. Тебя велел пригласить, за столом поухаживать. Так что смотри не опаздывай, заодно доставишь харчи от Арсения. Задницей не шибко при чужих людях выкручивай, я ведь добрый и тихий до времени.
Анка, предварительно заставив ординарца отвернуться и не подсматривать, быстро прибрала себя в домотканое женское платье. Так же быстро и ловко привела в порядок постель, и нарочито картинно завораживая не слабым лафетом вышла из комнаты, прикрыв за собой скрипучую дверь.
У Петьки в расположении с самого утра наметилось одно деликатное дельце. Ему необходимо было, во что бы то ни стало, сегодня же, повидаться с Кашкетовым кумом Гаврилкой, который нес службу в конюшне четвертой сотни и который единственный знал о вчерашней вылазке за линию фронта. У Гаврилки он брал на дорогу строевого коня и белогвардейское обмундирование, добытое в недавнем бою и надежно припрятанное на сеновале. В том, что Чапаю стало известно о ночной вылазке в тыл к белякам, виноват, в первую очередь, был конюх Гаврилка и оставлять подставу без наказания, Петька, разумеется, не мог. Такие подарки не входили в кодекс его суровых, бескомпромиссных по военному времени правил.
Конюшни четвертой сотни квартировались в старинных купеческих лабазах, разметанных по базарной площади уездного города Лбищева, в аккурат напротив обшарпанного кафедрального собора. В добрые благословенные времена на площадь съезжались знаменитые рыбные ярмарки. Купцы возами перли на продажу пудовых мороженых судаков и жерехов. Торговали всеми сортами вяленной и копченой рыбы. На святках подвозили дорогой красный улов, добытый зимним багрением, конечно, уже после того, как Яицкие казаки полностью завершали поставки к царскому дворовому столу. Торговали празднично, бойко, вперемешку с кулачными боями, пьяными плясками и крестными ходами, под перезвон соборных колоколов. Ныне только забитые накрест перекошенные церковные врата, да осиротевшие купеческие строения уныло и безмолвно горевали о прошлом. Лабазы попеременно, с разным успехом, грабили то белые, то красные, а то обыкновенные любители пограбить, без всяких политических окрасов. Грабили до тех пор, пока не остались абсолютно опустошенными на удивление крепкой кладки кирпичные стены и прочная железная кровля. Вот по этим заброшенным строениям и были, собственно говоря, размещены боевые кони четвертой, не знавшей поражения сотни.
Петька размашистым, все сметающим на своем пути, ходом пересек базарную площадь, через которую, припадая на заднюю лапу, тащила бессильно свисающий хвост, какая-то издыхающая от старости дворняга. Он миновал караульного у крайней конюшни, даже не ответив ему на приветствие, и отворил пинком сапога плохо прикрытую дощатую дверь. Ординарца обдало запахом конского навоза и свежего сена. В этой настороженной, изредка нарушаемой резкими пофыркиваниями тишине, текла неспешная лошадиная жизнь.
Гаврилка без гимнастерки, в подпоясанных веревкой штанах, беспечно беседуя наедине сам с собой, замешивал на проходе в деревянном корыте битый овес с пареной репой. Излюбленное, между прочим, для молодых стригунков угощение. Он даже ни оглянуться, ни испугаться по-человечески не успел, как получил пушечный удар из-под Петькиного кулака-катапульты. Перелетев полконюшни без парашюта, Гаврилка крепко саданулся башкой о кирпичный пристенок и шмякнулся в теплую навозную жижу. С кровью выплюнув пару досрочно отслуживших зубов, про запас затоваренный конюх уныло размазал кровавые сопли от самого локтя до костяшек запястья и, запинаясь, пролепетал.
– Я же ему по-братски, почти как себе доверял, а еще кум называется. Чтобы он околел, до срока, подлюка.
– Вот и я тебя по-братски уважил, - брезгливо констатировал ординарец.
– Попадешься еще хоть раз на глаза, остальные зубы до нуля подсчитаю. Буду бить, пока рога на макушке не вырастут, а потом добавлю за то, что долго росли. И запомни, нынче же ночью перенесешь трофейное обмундирование в штабную конюшню, там хорошенько закопаешь на сеновале. Не забудь при встрече передать Кашкету мой большевистский привет, он у меня теперь на очереди следующий, по льготным тарифам обслужится. Можете даже посостязаться, чемпионат среди потерпевших устроить, у кого зубы крепче окажутся.
Петька Чаплыгин круто развернулся на одном каблуке, выматерился, сплюнул в сердцах и, не оглядываясь на утирающегося кровавыми соплями конюха, победоносно направился к выходу. Уже у самых настежь раскрытых дверей, во время вспомнил, что ночью, спускаясь в глубокий овраг по мокрой траве, притомившийся конь заломил неловко копыто и начал заметно прихрамывать. Ординарец тот час же вернулся, внимательно осмотрелся по стойлам и нашел опечаленного болью коня. Тот стоял с приподнятой задней ногой, с заметно припухшим, подрагивающим нижним суставом. Глаза животного болезненно слезились и выражали покорность судьбе.
– Быстро двигай сюда, скотина, - громко позвал Гаврилку ординарец, - веревку неси.
А сам принялся гладить по холке страдающее животное с вызывающим уважение неподдельным участием, как будто и в самом деле готов разделить, принять на себя часть его боли. Сострадание переживалось настолько сердечно, что у Петьки ощутимо заныло в нижнем над стопою суставе, как будто это и он, вместе с конем, подвернул по темному ногу.
– Я же дважды предупреждал, что конь подвернулся, разве трудно было замотать ему ногу. И кто тебя предателя только на свет народил?
– Уже без всякой злобы, просто ради правды сказанул Петруха.
Конюх рысью метнулся по деннику, снял со стены веревочный жгут и, подбежав к стойлу, начал хлопотливо рассматривать поврежденную ногу. После чего тщательно размял со всех сторон, разгладил твердыми пальцами опухший сустав. По вздрагиванию сильного крупа можно было догадаться, что коню очень больно, но он терпеливо доверился помогающим людям. Наконец, Гаврилка, не отрываясь от поврежденной ноги, по деловому спросил:
– Ты будешь перематывать или я? Наверное, у меня это лучше получится.
– Перематывай ты, а я коня пригорну, ему же не сладко придется при этом.
Петька с материнской нежностью прильнул теплой щекой к влажной морде коня и начал по-детски шептать ему на ухо приятные лошадиные радости, которые наступят после небольшого терпения. Гаврилка, как заправский коновал, подлез под брюхо животного, без страха, профессиональными движениями принялся врачевать поврежденное место. Плотным рядком от самого копыта уложил веревочный жгут и затянул концы в цыганский узел.