Ванька-ротный
Шрифт:
Бывает так. Иногда подойдешь к немцам поближе, глянешь вперед взглянешь на какой-нибудь бугор, обнесенный колючей проволокой, увешанный пустыми консервными банками и станет вдруг не по себе. От чего же это происходит? Нет никакого желания умирать под этим бугром. Вот на другой можно пойти. Рискнуть своей жизнью, все равно она где-то оборвется. Но только не на этом бугре. Мистика какая-то! И суеверие!
С минами можно разделаться (сделать все) гораздо проще. Вызвать полковых саперов. И послать их снимать. Пусть проверят наличие мин и подготовят проходы. Но я и с этим не тороплюсь. Саперов … [неразборчиво]. Я зная, что мои ребята просто ползать устали. Я знаю, что им этот бугор не по нутру.
Донесение ребят официальное. Раз доложили, что под проволокой стоят мины, пусть будут мины. Если даже командир полка пошлет туда саперов и под проволокой не окажется мин, то ребята все равно под бугор не пойдут. У них к этому бугру душа не лежит.
Я сажусь и пишу донесение, что вдоль опушки на переднем крае у немцев проволочное заграждение в два кола и поставлены мины предположительно.
Вызываю посыльного и отправляю его с донесением в штаб полка. Саперов нам не прислали. Потом, спустя какое-то время мы этих мин не нашли.
Специально мы их не искали и никто не мог сказать, где именно под снегом они стоят. [зачеркнуты неразборчивые слова]. Это может наверное и хорошо, что под проволокой не обнаружили мин. Ребята сами в этом убедились.
С того дня, когда я отправил в полк донесение, кругом навалило нового снега. Местность изменила свой вид, исчезла из вида зловещая картина.
Когда наши ребята еще раз пошли сунулись под проволоку на арад (непонятно), немцы их встретили бешеным встречным огнем. Они и про мины забыли. Под хорошим огнем не только про мины забудешь. От сплошного рева и грохота, от пулеметной трескотни в голове торчит остается торчать одна мысль, как бы поскорей живым выбраться из под обстрела.
Командир полка услышав грохот и вой отдал приказ немедленно отойти и перейти к обороне.
Наши солдаты стрелки тоже попали под огонь. Стрелковую роту только что вывели на передний край в Бондари и расположили поверх земли в снегу. Для снарядов и пуль рыхлый снег не помеха. Наши стрелки полежали в снегу под обстрелом, притащили откуда-то взрывчатку и давай громыхать, вгрызаясь в мерзлую землю. Вскоре траншея и две ротных землянки были отрыты.
Разведчики долбить землю ленивы. У разведчиков копаться в земле нет никакого желания. Они как бездомные собаки стали рыскать и искать брошенные немцами блиндажи.
— Ну а если нам некуда будет деваться? [окончание строки неразборчиво]
— Поставим палатки прямо в снегу! Они сверху обшиты белыми простынями. Немец не увидит, где нужно поставишь в кустах.
Наше дело святое. У нас обычно одна забота, мы должны взять языка. Подготовка ночного поиска дело серьезное, требует тщательной подготовки разведки и визуального изучения, наблюдения и изучения противника.
Мы с Сергеем забираем стереотрубу, отправляемся на передний край и устанавливаем ее за обрушенной трубой на печи. В оптику видны: снежный бугор, немецкие позиции, полосы желтого леса и заснеженные вершины темных елей.
Из-за леса в нашу сторону летят снаряды и рвутся то там, то тут. Ночью, когда немцы бьют, мы ясно видим короткие вспышки при выстреле каждого орудия. Артиллерия у немцев самоходная. Днем она меняет огневые позиции.
С бугра в нашу сторону летят очереди трассирующих, а из-за леса шипя и воркуя несутся снаряды и рвутся кругом.
У немцев В окопах у немцев по моим расчетам сидит гарнизон человек двадцать солдат. Два пулемета, несколько солдат начали [непонятное слово, типа светить] ракетами. В окопах торчат наблюдатели. И если сюда прибавить отдыхающую смену, то наличный состав опорного пункта не должен превышать двадцать человек.
Оборона у немцев держится не на количестве солдат в пехоте, как у нас, а на огневой мощи артиллерии артогня и неограниченном запасе снарядов на каждое орудие. По показанию пленных немцев на каждое орудие суточный расход пятьдесят снарядов.
Стоит немцам заметить у нас какое [слово неразборчиво] одну, две фигуры, как их артиллерия открывает огонь, [слово неразборчиво] и гавкает целый час, угомониться не может.
За полуразрушенной трубой на печи у нас стоит артиллерийская оптическая стереотруба на треноге. Когда смотришь в нее, впереди все видно отлично. Утром я надеваю чистый маскхалат, прохожу через ворота, залезаю на печь и сажусь за трубу. В трубу видна панорама передней линии обороны немцев.
На панораме показан дуговой обзор немецкого рубежа, который находится в полосе нашего стрелкового полка по состоянию на 25 января 1944 года. Каждый новый день я являюсь сюда и каждый день с рассвета до темна наблюдаю за немцами.
Я помечаю что-то новое, отмечаю на схеме и думаю. Стереотруба стоит на треноге и до половины прикрыта остатком печной трубы. Сверху, чтобы нас не видели немцы находится кусок белой материи, натянутый на рамку. Через кусок белой простыни любая пуля может нечаянно с той стороны прилететь. И главное что из-за ширмы полета трассирующих не видно. Стоит немцам заметить на печи или около нее какое движение, увидеть отблеск стекол перископа, тут же последует очередь из пулемета.
Я сижу за тонкой материей и рамкой из жердочек и рискую получить приличную порцию свинца. Я сижу и испытываю свою судьбу на выживание. Ни один из штабных не придет сюда рисковать. Бывают люди которым везет. Вон командир стрелковой роты пришел взглянуть на немцев через сильное увеличение, присел за трубу и тут же готов. Так было и с комбатом второго батальона. А я сижу целыми днями мне ничего.
В полку уже поползли слухи и пошли разговоры, что к трубе немец никого не подпускает кроме разведчиков. Прибежал связной из штаба полка, хотел мне чего-то сказать, он стоял рядом с Сергеем за печкой, не успел раскрыть рот, его пуля в плечо ударила. Телефонист явился за печь поставить телефонный аппарат, связь протянуть, присел на корточки, стал подключаться, ему очередью из пулемета кишки вырвало. Так и остались мы без связи.
Командир полка не хочет слушать сказки про русскую печку:
— Опять суеверие, мать вашу так!
— Тоже мне вояки!
— И этого около печки убило.
— Что ты мне долбишь? Вот я сам пойду туда Посмотрю, чего ты там делаете! — у штабников глаза на лоб полезли.
Утром я снова прикладываюсь к холодным наглазникам окуляров трубы и смотрю через прозрачную оптику на немцев. Я стараюсь дышать куда-нибудь в сторону, что бы не запотели стекла моей трубы. Прислонившись к трубе я каждый раз поджидаю тупого и жгучего удара пули. Я слышу как они летят стороной, повизгивают и ударяются в мерзлую землю.