Ванька-ротный
Шрифт:
Мы и немцы сидим в обороне и охотимся друг за другом. Немец гоняет наших солдат на подходе к передовой снарядами и пулеметными очередями. А мы прикидываем где бы лучше, без шума и без потерь схватить у них языка. Другого от нас не требуют.
Вот одна свинцовая прилетела с той стороны, она стукнула в кирпич, от него полетели в разные стороны брызги. Пуля ударила и завизжала у меня под ногами.
Вторая пошла рикошетом вверх, а две других следом продребезжали под самым носом. Я откинулся от окуляров и почувствовал озноб и холодок в спине. Мне стало как-то не по себе от этого удара, дребезжащего и гнусного свинцового голоса визга. Я опускаю руки, держусь за треногу и жду очередного удара в лицо. Очередная пулеметная очередь проходит над головой. Я жду новую очередь, а кругом наступает полнейшая тишина. Я жду и считаю секунды, а немец молчит. Что это? Чего я сижу? Мне нужно быстро спрыгнуть к Сергею за печь, а я проверяю свою выдержку. Я хочу подняться, встать на ноги, немного расходиться, спрыгнуть с печи, потоптаться в снегу. А ноги мои меня не слушаются. От пребывания в сидячей позе они затекли и не гнуться.
Я снова нагибаюсь вперед, касаюсь бровями остывших наглазников. Я вижу белую полосу немецкого бруствера и что-то маячит и шевелиться над ним.
Поверх бруствера торчит немецкая каска. Вот она снова шевельнулась, немец высунулся на пол-лица и торчит. и смотрит вперед. По движению головы можно сказать, что в окопе находятся двое. Один высунулся и стоит, а другой сидит не высовывается сидит за бруствером, с ним разговаривает. Голова первого покачивается, запрокидывается немного назад и дрожит. Видно, что этот первый недавно явился из тыла в окопы, он не измотан войной, другие, с чего бы ему так дергаться и смеяться. Он что-то рассказывает и заливается смехом.
С нашей стороны полнейшая тишина и ни единого выстрела. Славянам абсолютно наплевать, что там поверх окопа торчит. Этому не бывать, что бы какой наш мазила приложился к винтовке и высунулся за бруствер. У каждого нашего солдата впереди тяжелая и изнурительная война.
Я отрываюсь от объектива, поворачиваю голову назад и говорю Сергею. Он сидит на пустом ящике за печкой и дымит с цигаркой в зубах.
— Сергей! — кричу я.
— Сбегай в землянку, принеси винтовку с оптическим прицелом. Возьми ее осторожно, что бы не сбить прицел и тащи сюда. Скажи, капитан велел. Хорошая мишень маячит! Давай поскорей, пока он веселый и над окопом торчит.
Пока я толковал с Сергеем, пока он бегал в землянку за винтовкой с оптическим прицелом, немец за бруствером совсем осмелел. Над траншеей показалась его радостное лицо. Оба немца как-то вдруг вытянулись вперед и приподнялись кверху. Из-за бруствера стали видны физиономии обоих.
— Давай, давай смелее! Улыбочка у тебя сейчас до ушей! — сказал я сам себе вслух.
— Через пару минут один из вас богу душу отдаст. В этом нет сомнения.
Буквально на одном дыхании вернулся Сергей.
— Ты не стукнул ее?
— За кого вы меня принимаете? — нахмурился он.
— Ну, ну! — сказал я примирительно.
— Сейчас ляжем на печи устроимся поудобнее, приложимся, прицелимся, сделаем выстрел.
— Ты Сергей лезь на печку! Давай!
— Смотреть будешь в стереотрубу! Докладывать результаты. Сергей забрался на печь и приложился к окулярам.
— Можно поправить, товарищ гвардии капитан? А то наводка сбилась, наверное. У меня что-то мутновато видно.
— Выходит у нас разное зрение. — отвечаю я.
— Ты стереотрубу не шевели. Цель собьешь. Потом искать долго будешь. Покрути окуляры, наведи на резкость.
— Ну как?
— Вот теперь вижу! Отлично!
— Разговаривают, товарищ капитан. Этот длинный, улыбается. [зачеркнуто слово].
— Красиво, красиво! — поддакиваю я. Я загоняю патрон в патронник, подвигаю ногами бедра туда и сюда, беру немца под обрез груди, делаю глубокий вдох и выдох, закрываю глаза и медленно считаю до пяти, смотрю снова в прицел, немец сидит точно на мушке.
— Смотри внимательно, не моргай и придержи дыхание придержи. Сейчас. Делаю выстрел! — говорю я Сергею. Некоторое время мы оба молчим. Сергей ждал и боялся упустить нужный момент, а я медленно затаив дыхание потянул за спусковую скобу. Потянул ее на себя так медленно, как ни разу не спускал боек раньше и даже в училище.
Раздался выстрел. Винтовка дернулась, ударила в плечо, немного подпрыгнула и встала не прежнее место. Я взглянул в оптический прицел на лицо длинного немца и улыбка исчезла. Он попятился в сторону назад задом, а в мою сторону смотрел моргая другой, маленького роста, немец. Я легко, двумя пальцами передернул затвор, проверил взглядом прицел и снова выстрелил. Кругом по-прежнему было все тихо. А тут с ясного неба грянул второй выстрел.
— Ну что там, Сергей? — спросил я облизнул языком сухие губы.
— Снимок получился отличный! Нам нужно с вами переходить в снайпера. Счет открыт!
— Счет мы с тобой открыли, да только нам отсюда надо удочки сматывать. Как только Немцы сейчас очухаются, они из всех пушек откроют огонь. Они нам этих двух немцев не простят.
На следующий день стрельба прекратилась поутихла. Жизнь на передовой вошла в свою колею. Никто ни в кого не стрелял, никто никого не тревожил. Но однажды, как это часто случается бывает, перед утренним рассветом в нашу траншею ввалились человек двадцать немецких солдат. Они подползли, открыли беспорядочную стрельбу, похватали подряд нескольких наших солдат и отошли на свои позиции к себе в траншею. Наши недосчитались четырех солдат. Никто такой наглости от немцев не ожидал. В полку разразился страшный скандал. Как могли допустить немцев допустить к себе в траншею? Почему он не всех перебил? Какие в роте потери? Почему он схватил четверых? Почему остальные все целы и ни одного убитого или раненого? Что в это время делали остальные? Почему командир роты спал в землянке не принял никаких ответных мер. Где в это время был комбат? Чем занимались ночью разведчики? Об этом конечно в донесениях не пишут. Кто еще захочет сам не себя телегу писать. Потери четыре человека — идут бои местного значения!
Больше всего досталось командиру роты. Его стали раза по два в день вызвать для объяснения. Стрелковую роту растревожили как улей.
Я теперь на печи не сижу. Я хожу до начала рассвета и проверяю несение службы в траншее часовыми на передке.
— На кой черт мне твои наблюдения и панорамы, когда немец у вас из-под носа уводит из траншеи наших солдат. — кричит мне по телефону командир полка.
Он явно был озлоблен на всех и кричал, не выбирая слов, по телефону.
Я уже с раннего утра браво шагаю на передок, прохожу траншею, в сопровождении Сереги. На моей обязанности лежит проверять стоящих на посту ротных солдат. На ночь в роту я обязан отправить трех своих разведчиков. Пусть они ведут наблюдение прямо из траншеи — поясняет мне по телефону командир полка.
Как-то раз я иду по ходу сообщения. Слева, с угла леса, бьет немецкий пулемет. Немцы бьют из винтовок, пули поверх [непонятное слово] бруствера, чиркают по насыпи поднимая бороздку снежной пыли.
Я иду по траншее, в проходе стоит солдат. Он положил винтовку на бруствер, ствол винтовки смотрит кверху. Солдат стоит внизу за насыпью земли и снега. Со стороны немцев его не видно. Он щелкает затвором и стреляет. Поверх голов вверх.
— Куда же ты стреляешь? — спрашиваю я.
— Как куда? Туда! — и солдат показывает мне рукой.