Варламов
Шрифт:
больным, не явился на спектакль.
«Выходя, как всегда, утром гулять, я около И часов встретил
на Загородном Варламова. Он ехал в санях, в шубе с поднятым
воротником. Поровнявшись со мной, он отвернулся, но я громко
крикнул:
— Здравствуйте, Константин Александрович! Как здоровье
ваше?
Варламов обернулся и, остановив извозчика, поздоровался
со мной и сказал:
— Да как здоровье... Неважно: еду от доктора.
—
— Переутомление и нервы — рекомендовал покой.
— Вот видите, — возразил я, — вам доктор рекомендует по¬
кой, вам и лучше было бы вчера играть «Горячее сердце» в Пе¬
тербурге, а вы беспокоите себя поездкой на гастроли в Крон¬
штадт и теперь, вероятно, плохо выспались, возвращаетесь рано
домой. Едва ли ваш доктор поведение ваше одобрит.
Варламов стал смеяться. А кто знает, как мог смеяться Вар¬
ламов, тот может представить себе и происходившую сцену.
Смеялся я, смеялся извозчик, остановилось и несколько человек
прохожих, узнавших Варламова, — а кто его в Петербурге не
знал? Затем Варламов продолжал:
— Ах, Владимир Аркадьевич, кабы вы знали, какие назой¬
ливые люди эти благотворители, — ведь звонки в квартире
прямо оборвали... Долго ли слабому человеку, артисту, до гре¬
ха, — уговорили. Я прямо буду просить мне в квартиру какого-
нибудь сторожа поставить, чтобы не пускал ко мне.
— Нет, уж этого я не сделаю, — ответил я. — Вы и сторожа
нашего в Кронштадт увезете на гастроли»...
И опять все вокруг смеются. Что на улице, что в театре.
Ведь и в Александринку многие приходили «на Варламова».
У него была своя публика. И можно верно сказать, что она при¬
брала его к рукам. Невольно и неосознанно подчинялся ее веле¬
ниям, повиновался ей бездумно, старался угодить, оправдать ее
ожидания. Упивался тем, что его все любят. И эта всеобщая
любовь переполфвинила его необыкновенной широты талант.
Есть у писательницы Тэффи, постоянного автора дореволю¬
ционного русского юмористического журнала «Сатирикон», при¬
мечательный рассказ о комике Киньгрустине и профессоре Фер-
мопилове.
Оба они в один и тот же час должны были выступать в со¬
седних помещениях. По случайному недоразумению Киньгру-
стин появился в зале, где ждали ученой лекции. Он начал
с веселой шутки. Никто не засмеялся. И как ни старался, —
ничего не выходило. Слушатели недоуменно переглядывались...
Вдруг комик Киньгрустин услышал веселый смех из соседнего
зала.
Туда, оказывается, попал профессор
свою лекцию тяжеловесной ученой фразой — и слушатели пока¬
тились со смеху. Растерянный профессор потянулся за графи¬
ном с водой, руки у него дрожали от непривычного волнения.
А слушатели расхохотались пуще прежнего: «Хороню представ¬
ляет!» И что ни говорил бедняга Фермопилов, — все больше
смешил народ. Люди-то пришли на комика и настроились на
веселый лад. А профессор невольно становился все более комич¬
ным в потугах овладеть слушателями. В конце концов он уже
выглядел шутом гороховым: голос сорвался и пустил петуха,
жесты стали нелепыми...
Да, настроение зрительного зала всесильно. Не понимал
Варламов того, что сам идет на поводу, а не распоряжается
своими театральными подданными. Только однажды за всю жизнь
обмолвился горьким словом в беседе с сотрудником «Петербург¬
ской газеты»:
— Иногда прямо зло берет. Кажется, ничего смешного, а го¬
гочут. Взять хотя бы «Безумную» Лугового. Быть может, вы
помните место, где я отдаю распоряжение поставить у каждой
двери прислугу, чтобы Савина не убежала. Ну, скажите, пожа¬
луйста, что в этих словах смешного? Между тем, когда я их
сказал, сверху раздалось гоготанье. Уверяю вас, что я чуть
было не крикнул в галерку: «Да чему вы смеетесь?!» У меня
уж это было на языке. Тут, можно сказать, драма, а людям
смешно.
Но это — однажды. Чаще говорил другое:
– Я не видел полупустого, а тем паче — пустого зала. Та¬
кого при мне не случалось. Театр без публики, — как это можно?
Для нее ведь играем... Что до меня, то я ее, публику, люблю
так же, как она меня. Смеются— и на здоровье!
Любили его и товарищи по сцене. За всегдашнюю приветли¬
вость, благожелательство, доброе внимание ко всем, за открытую
чистоту чувств.
Вот сценка в театре: сбор труппы после летнего перерыва.
Вошел Варламов — и все к нему. Поздравляют с началом
сезона, жмут руки, целуют дядю Костю, словно день этот — его
именины. А он-то рад всем, улыбается во весь рот, смеется,
острит, шутит.
— Костенька у нас точно у Христа за пазухой, все-то его
любят, — говорит, радуясь, красивая даже в старости Екатерина
Николаевна Жулева.
*— Добрая душа — потому и любят!
Это Варвара Васильевна Стрельская, небольшого роста, се¬
денькая, вся кругленькая — общая любимица тетя Варя. Она