Варламов
Шрифт:
О том, что оглушительная неудача первого представления
«Чайки» была неправомерна, вызвана посторонними обстоятель¬
ствами, свидетельствует второй спектакль — 21 октября 1896 года.
«Сейчас вернулась из театра, -- писала Комиссаржевская
автору, — Антон Павлович, голубчик, наша взяла! Успех пол¬
ный, единодушный, какой должен был быть и не мог не быть!»
И посыпались из Петербурга в Москву письма, телеграммы
Чехову. Поздравляли,
друзья (В. В. Билибин, И. Н. Потапенко, Н. А. Лейкин и дру¬
гие), но и люди едва знакомые (например, А. Ф. Кони). А за
успехом второго спектакля — пошли третий, четвертый, пятый...
Именно после удачи Александрийской «Чайки» подхватили
пьесу провинциальные театры —в Киеве, Вильне, Ростове-на-
Дону, Астрахани, Таганроге...
И если «Чайка» получила не просто второе, а по-коренному
новое рождение на сцене Московского Художественного, это —
особая статья, это — в другом ряду истории мирового театраль¬
ного искусства.
А что Варламов? Каков он был в «Чайке»?
Трудно сказать. Статьи о первой «Чайке» полны шума и
дыма вокруг спектакля. Театральным критикам не до актеров
было. Да и роль Шамраева далеко не из главных.
Иное дело -- Сорин в новой постановке «Чайки» на Алексан¬
дрийской сцене в 1902 году.
Долго добивалась этой второй постановки В. Ф. Комиссаржев-
ская. Но так и не дождалась, ушла из труппы театра. А разре¬
шение на «Чайку» пришло, как на зло, через три недели после
ее ухода.
Ставить спектакль было поручено М. Е. Дарскому, который
слыл режиссером выучки Московского Художественного театра.
«Готовились мы к «Чайке» с Дарским старательно. Неболь¬
шого роста крепыш, широкоплечий, с выпяченной грудью,
с пенсне на орлином носу, Дарский шагал на стучащих каблу¬
ках с громадной тетрадью в руках. Он путался в своих записан¬
ных мизансценах. В его путеводителе по «Чайке» были обозна¬
чены переходы для действующих лиц и излюбленные «паузы»:
там-то такой-то актер или актриса встает, там садится, там,
после паузы, говорит... Подходя к актерам, он чуть ли не на ухо
начитывал роли. Это стало раздражать.
Даже добродушный Варламов был недоволен режиссер¬
скими комментариями. Разгуливая с ним под руку, Дарский на¬
читывал.
— Вы, Константин Александрович, идите на Бе (под буква¬
ми у него были обозначены различные режиссерские указания),
остановитесь вот тут на Be, затем повернитесь и сделайте не¬
сколько шагов по направлению
уже садитесь тут на Же.
Огромный дядя Костя с наивной улыбкой удивленно разгля¬
дывал режиссера-грамматика.
— Милый, чего ты хлопочешь? Что ты меня азбуке учишь?
Ты лучше скажи, куда идти-то, а что сидеть-то — я и без тебя
знаю на чем: шестой десяток кроме Же ни на чем не сижу».
Так рассказывает о репетициях «Чайки» Н. Н. Ходотов (в
книге своей «Близкое — далекое»).
На роль Нины Заречной была приглашена Л. В. Селиванова
из Малого театра. Впрочем, роль удалась ей еще меньше, чем
М. Л. Роксановой, которой Чехов остался недоволен даже в
спектакле Московского Художественного. Но зато во второй
Александрийской «Чайке», как в первой Комиссаржевская,
блеснули теперь Ходотов в роли Треплева и Варламов в роли
Сорина.
В успехе Варламова имело большое значение именно то, что
Треплева играл Ходотов. Снова и по-новому дал знать о себе
закон о «сообщающихся сосудах». Ходотова, тогда еще моло¬
дого, — весь в поисках, — ярко одаренного актера, нежно любил
Варламов, был отечески привязан к нему. Если не занят на сцене,
садился за кулисами — «смотреть, как сильно играет Коля Ходо¬
тов, как он там бунтует».
А Николай Николаевич Ходотов чаще всего играл роли
«бунтарей»: вольнодумных студентов, непокорных сыновей, млад¬
ших братьев, бедных родственников, которые смеют палить прав¬
дой, выходить из повиновения, яростно бранить вздор нынеш¬
них порядков, грозить грядущим... Разумеется, все это —в пре¬
делах возможного на сцене императорского театра.
Близкий по своему душевному складу и помыслам к передо¬
вой русской интеллигенции, мог бы позволить себе и большее.
Но не спускал глаз со сцены господин театральный полицмей¬
стер, который бдительно восседал в отведенной ему ложе.
И вот Варламов и Ходотов встретились в одном спектакле:
Сорин и Треплев, дядя и племянник.
Двадцать восемь лет Петр Николаевич Сорин «прослужил но
судебному ведомству, но еще не жил, ничего не испытал...»
В молодости «хотел сделаться литератором — и не сделался; хо¬
тел красиво говорить — и говорил отвратительно; хотел женить¬
ся— и не женился». Ничего не успел и ни в чем не успел.
И теперь, на старости лет, «хочется хоть на час-другой воспря¬
нуть от этой пескариной жизни», но нет сил. И интересов в