Варламов
Шрифт:
жизни никаких.
И варламовский Сорин подчинил всего себя Треплеву. В нем
его жизнь, его несвершенные мечты. Не было у него самого мо¬
лодости — теперь живет молодостью племянника. Не было у него
своей любви, но так горько и безответно влюблен Костя Треп¬
лев. Хотел стать писателем, а вот Костя уже печатается...
И у варламовского старика Сорина сердце бьется в один лад
с Треплевым.
Варламов ясно показывал стариковскую
рина в «милую соседку» Нину уже в самом начале пьесы. Встре¬
чал Нину радостным, просветленным взором, доброй, ласковой
улыбкой, как бы разделяя чувства и волнения Треплева.
— Глазки, кажется, заплаканы... Ге-ге! Нехорошо...
И долго держал ее маленькую ручку в своих огромных лапи¬
щах, словно согревая, успокаивая ее.
У него Сорин был самым благожелательным зрителем треп-
левской пьесы и ее исполнения Ниной. Глядел на сцену как
завороженный, ловил каждое слово, поддакивал кивками
головы.
— Через двести тысяч лет ничего не будет, — не без ехид¬
ства бросает Сорин у Чехова, слушал монолог Нины.
А Варламов — изумленно, восторженно и мечтательно:
— Через двести тысяч лет?!
И... проглатывал остальные три слова.
Невежливо обошлась Аркадина с пьесой сына. По Чехову
здесь Сорин должен упрекнуть сестру. Но у Варламова это был
не упрек, а негодование, резкое и сердитое замечание по праву
старшинства. Не мог снести обиду.
И когда Нина собралась уходить, варламовский Сорин умо¬
ляюще повторял:
— Останьтесь....
Нельзя было отпускать ее, ведь уйдет, не попрощавшись
с Треплевым. Да и самому не хотелось, чтобы она ушла.
— Останьтесь на один час, и все. Ну, что, право... Остань¬
тесь.
В конце пьесы Сорин говорит о Нине:
— Прелестная была девушка... Действительный статский со¬
ветник Сорин был даже в нее влюблен некоторое время.
Слова эти звучали у Варламова как запоздалое и конфузли¬
вое признание, как дорогое сердцу воспоминание. И вроде бы
вспоминали и другие: да, старик в самом деле, конечно, был
влюблен!
Так вся душевная жизнь Сорина, по толкованию Варламова,
проходила по треплевским замерам. Он, кажется, один понимал
чувства Кости, смятение его духа. И горой стоял за него. Не
просил у Аркадиной денег для Кости, а требовал, настаивал —
денег, костюма, пальто, свободы.
Таков уж был у Варламова этот удивительный, неравнодуш¬
ный Сорин!
Эта роль в «Чайке» всегда имела хороших исполнителей на
русской и советской сцене. Чаще всего (и не без оснований)
играли его человеком немного отрешенным от мира сего, усталым
и потерянным, погруженным в свое прошлое, в ту, минувшую
жизнь, которая так не задалась ему. Все, что происходит во¬
круг, теперь мало касается его. Он — старый и больной, уже не
разволнуется из-за житейских неурядиц. Просто доживает свой
век. Конечно, добр и мил. Но доброта его безразлично обща,
а милота идет от стариковской отчужденности.
Всклокоченная борода, взъерошенные волосы. И одежда: как
правило, — мышиного цвета серый сюртук, не очень-то опрят¬
ный, поношенный, с перхотью на плечах.
Этот навык толкования образа берет начало у В. В. Лужского,
который играл роль Сорина в спектакле Художественного театра.
Совсем иной был варламовский Сорин. Не доживал свой век,
а кажется, наконец-то жил.
По-своему был красив: мягкие, гладко причесанные седые во¬
лосы, небольшая холеная бородка. Светлая домашняя куртка с
темным бархатным воротником. Чистенький, ухоженный старик.
Сидел в своем кресле на колесиках и все следил за тем, что
делает Треплев, что говорит, о чем, куда вышел, зачем.
Уже много лет спустя постаревший Николай Николаевич Хо-
дотов рассказывал, как просил его Варламов:
— Коля, голубчик, напиши ты письмо Антону Павловичу, по¬
проси от моего имени. Пусть-ка сделает так, чтобы Сорин умер
до того, как узнает о самоубийстве твоем, то есть, Треплева...
А то ведь каково старику! Ты только подумай... Как ему далыне-
то жить?
– г Но ведь Сорин больше не появляется на сцене. Сказал
доктор Тригорину, что, мол, застрелился Треплев — и занавес!
Кому какое дело до Сорина?!
— Вот то-то и оно... А каково ему? Спит себе в соседней
комнате, а проснется — скажут. Ты напиши Антону Павловичу,
он — добрый, он поймет.
Более чем через полвека*, в 1955 году, «Чайка» была постав¬
лена на сцене Театра имени Вахтангова. В роли Сорина вы¬
ступил в этом спектакле уже престарелый мастер сцены — Павел
Павлович Гайдебуров. И играл ее как бы в ключе, найденном
Варламовым. Этот Сорин тоже жил интересами Треплева, его
жизнью, его любовью и печалью, его ожиданиями.
Впрочем, у Гайдебурова были свои основания именно так
толковать образ, в такой сопряженной связи с Треплевым. Он