Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
Прожив в Вашингтоне год, Иниэс вдруг открыл для себя коренных вашингтонцев.
— Знаешь, тут есть интересные люди, я имею в виду человеческие типы, конечно. Ну вот про каких читаешь в романах, написанных дамами с тройными фамилиями, или у Генри Джеймса — в нем самом есть что-то дамское. Одна такая дама мне особенно нравится. Она представляет старую Америку в лучшем смысле слова, если только эти понятия совместимы. Она приглашает в свой дом только тех, кто умеет читать не шевеля губами. Стало быть, любезным твоему сердцу политикам к ней путь заказан.
Иниэс не захотел сказать, кто она, кроме: да, ее хорошо знают. Нет, политикой она по-настоящему не занимается. Да, она богата. Замужем. Стара. Так или иначе, он удивил Питера, и это доставило ему удовольствие, хотя Питер удивился лишь тому, что Иниэс, как всякий другой, оказался всего-навсего честолюбцем. Но затем он напомнил себе, что жизнь — это движение. Всем приходится перемещаться по социальной лестнице, в особенности тем, кто рожден на самом верху, но вынужден проделывать захватывающее и в то же время опасное путешествие вниз, полное всяких подвохов и грозящее при каждом неверном шаге неминуемым падением.
Без особой охоты Питер согласился пойти в гости к этой особе, понимая, что, если он с ней знаком, его песенка спета и его новые друзья узнают, кто он такой — сын известного фашистского негодяя.
Когда они вышли на Дюпон-серкл, Иниэса тоже взяло сомнение: он вовсе не был уверен в том, понравится ли Питер хозяйке дома.
— Богачи — премерзкий народ, — с беспокойством начал он. — Если ты уверен, что сможешь ее переварить…
— Постараюсь, — кротко ответил Питер.
Иниэс и его нью-йоркские друзья полагали, что отец Питера был скромным правительственным чиновником. В результате этой лжи во спасение он впервые в жизни получил возможность быть всецело самим собой, избавившись от необходимости оправдывать или осуждать своего отца. Это было приятнейшее ощущение. Он только сейчас осознал, как много терял от обсуждения или, еще хуже, от намеренного не обсуждения Блэза, «Вашингтон Трибюн» и запутанных связей его семьи.
Иниэс остановился перед большим желтым особняком с затейливыми коваными воротами.
— Это здесь, — сказал он.
— Милисент Смит Кархарт! — не удержавшись, воскликнул Питер. Вот и конец маскараду.
Иниэс был поражен.
— Ты с ней знаком? Ну, естественно, — ответил он самому себе. — Как можно жить в Вашингтоне и не знать этого места. В те дни богатые полагали, что они должны выделяться. — Придя к этому обобщению, он нажал кнопку звонка.
Им открыла служанка. На какое-то мгновение Питеру показалось, что она узнала его, и он быстро надвинул на глаза пилотку, пряча лицо.
— Мадам в библиотеке, — сказала служанка, явно не в восторге от их вида. Питер направился в библиотеку.
— Верно, — сказал Иниэс, — это там. Надеюсь, она не назначит нам тему для обсуждения. Иногда это с ней случается.
— Если я не ошибаюсь, ты говорил, что мы будем просто беседовать, а не участвовать в семинаре.
— А какая разница? — Питер не собирался играть роль
Главка [33] для аттического мудреца Иниэса. Он готовился к встрече с Милисент Смит Кархарт, которую знал с детства.
33
Персонаж греческой мифологии. Помог Парису украсть спартанскую царицу Елену
Милисент знали все. Она была племянницей забытого ныне президента, который управлял страной в безмятежные годы конца прошлого столетия. Девушкой она жила вместе со своим вдовым дядюшкой в Белом доме и играла у него роль хозяйки. Обладая самой заурядной внешностью, она преисполнилась решимостью сделать себя привлекательной и достигла этого, среди всего прочего, тем, что вышла замуж за английского пэра. К сожалению, ее титулованный супруг, как она его называла, был предан le vice anglais, [34] и хотя это могло показаться ей интересным, но нисколько не радовало. В конце концов, после одного необычайно скучного обеда в американском посольстве, она, по ее собственному выражению, как следует вздула графа. После этого она вернулась в Вашингтон и на деньги, оставленные президентом, который умер неожиданно богатым, построила себе дворец на Дюпон-серкл. Милисент жила одна, пока не умер граф, после чего, ко всеобщему изумлению, вышла замуж за Дэниеля Траскотта Кархарта — безвестного выходца из Новой Англии, который никого не интересовал, кроме самой Милисент. Толки о том, чем именно он ее интересовал, не прекращались многие годы. Но теперь, когда обоим было по семьдесят, все просто решили, что в свое время он, вероятно, был занятен и она великодушно разрешила ему остаться при себе — как-никак лишний мужчина за столом. Его единственной функцией в Вашингтоне было поддерживать какую-то непонятную связь со Смитсоновским институтом, которому Милисент, по слухам, завещала себя как часть национального достояния.
34
Английскому пороку (фр.)
Гостиная, по замыслу, хозяйки, должна была производить впечатление — изысканные boiserie, [35] китайские ширмы, но, как и сама Милисент, они имели вид несостоявшегося великолепия. Занавеси были истрепаны и поблекли; стулья расшатались и нуждались в ремонте; неизбежные портреты королевских особ в серебряных рамах потускнели.
Слуги Милисент старались вместе с ней; они даже стали похожи на нее, в том смысле, что дом представлялся им не как место, где надо прибираться, а скорее как святилище, которое надо охранять. Портрет домашнего божества висел над камином. Покойный президент был коренастым человеком с массивной челюстью, беспокойными глазами и кудрявыми бачками. Его правление уже давно было всеми забыто, но здесь, в этой комнате, Питер ощущал девятнадцатый век, как нигде в Вашингтоне, и гадал о том, каким был город в те дни бесконечно долгих путешествий, обедов из двенадцати блюд и нескончаемых речей. Однако Милисент не давала никакого ключа к разгадке золотого века своей юности. Манеры у нее были вполне современные. Но, в конце концов, она всегда шла вровень с веком, и, если б не ее муж и явно запущенный дом, можно было бы подумать, что она навеки осталась цветущей женщиной средних лет.
35
Панели (фр.)
— Как хорошо, что вы пришли, мистер Дункан! — Она схватила Иниэса за руку с таким видом, словно он принес ей счастье. Милисент была высокого роста и унаследовала от дяди-президента массивную челюсть, но уныло-серые глаза были у нее свои.
Иниэс нервничал.
— Миссис Кархарт, ничего, что я привел с собой друга?
— Конечно, конечно. — Милисент взяла в свои руки руку Питера, но, услышав имя «Питер Сэнфорд», обняла его, к вящему изумлению Иниэса.
— Господи боже, и что только делают в армии такие дети!
— Я уже вырос, миссис Кархарт. Я больше не ребенок.
— Ох уж это время! — выкрикнула Кархарт имя своего врага. — Где Блэз? Где Фредерика?
— Они в Хоб-Саунде, — доложил Питер, — но к рождеству должны вернуться в Лавровый дом.
— У них будет новогодний прием?
— Да, конечно.
— Тогда я там буду. Это единственный раз в году, когда меня приглашают в Лавровый дом. Я для них недостаточно именита. Подумать только, он в армии! Дэниел! — позвала она своего мужа, крупного безмятежного человека с лицом в красновато-коричневых пятнах. — У нас Питер Сэнфорд и мистер Дункан, тот критик, о котором я тебе говорила, — или, может, мне следовало бы называть вас капитан?