Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
— Не серчай, князинька, — примирительно заговорила царевна. — Разве же я могу без тебя, разве не отдалась я тебе вся, и свою девью честь, и все желанья безоглядно? Нету мне без тебя жизни. Но уж коли начала я таковое рисковое дело, дозволь мне его и закончить. Молилась я Пресвятой Богородице и святым угодникам, просила заступленья и покровительства. Глядишь, и дойдут мои молитвы. И ты помолись.
— Я-то помолюсь, — все еще недовольным тоном произнес князь. — Да только впредь, коли задумаешь что, прежде совет со мною держи. Чтобы промашки не дать. Высоко мы с тобою вознеслись, Софьюшка, тут
— Разве ж я не понимаю? Разве я тебя когда-либо ослушалась? Да только тут сам Алексейка Юдин набился да князь Хованский его подвиг, — нашлась она. — А тебя в те поры близ меня не было, вот я и решилась, — все это она выговорила с легким сердцем, дабы ни малейшей тени не легло на их отношения. Она и в самом деле уже начинала раскаиваться, что затеяла столь рискованное дело без совета с князем Василием. Все-таки он оставался главным в их отношениях, несмотря на ее звание правительницы, несмотря на то, что имя ее поминают в церквах рядом с именами молодых царей Петра и Ивана.
Но женитьба Ивана была все-таки делом решенным. Впрочем, и князь Василий сей проект одобрил. Коли Иван в самом деле мужчина годный к супружеству, отчего ж не испытать его. Может, и в самом деле произведет наследника, и тогда все можно будет повернуть по-другому. Впрочем, он еще не придумал, как оно обернется в этом случае, но ему одно было ясно: расклад сил изменится. В пользу ли Милославских, он еще не знал. Но, несомненно, изменится.
Следовало соблюсти старинный обычай: смотрины невест. Как водится, свезли в Москву, в Грановитую палату, девиц с ближних городов и из самой столицы — боярских и дворянских дочерей родовитых фамилий. Самых что ни есть пригожих. Лестно было: а вдруг молодой царь остановит выбор на дочери — стало быть, коронуют ее царицей.
Молодой же царь братец Иванушка был с изъяном. Тяжелы были у него веки, сами собою закрывались, будто оберегая очи. А они у Ивана царя были подслеповаты. И все невесты из острильного оконца казались ему на одно лицо. Все-все, должно быть, хороши собою. Так что он целиком доверил выбор сестрице Софье. Уж та не даст промашки, выберет девицу ядреную да пригожую. Чтобы не зазорно было короновать ее. Ведь каковую честь оказывают!
Но обычай есть обычай. Собрали девиц близ полусотни. Царевна сама отбирала, сестер своих привлекла. По секрету им, правда, открыла, которую сама избрала. Да вышел у них спор. Царевна Катерина стала не согласна. Ей более приглянулась дочь боярина Шереметева. И перекорливая царевна Марья тоже была против Прасковьи. Но голос Софьи все иные перевешивал.
Начались приготовления к свадьбе. Ох и долгими они были да основательными! С обеих сторон — со стороны жениха и невесты — полнились сундуки разным добром: сукнами да жемчугами, мехами собольими да лисьими, посудою золотою да ценинною.
Готовились и столы пиршественные. На сколь персон — не счесть.
Не простая ведь свадьба, не боярская даже, а царская, где молодых венчать станет сам патриарх, а в дружках и подружках — другой царь, Петр, да тетки царские, да царицы вдовые, да первые бояре, да царевны.
Хлопот — полон рот. Поваров нагнали отовсюду, меж них царские стольники да кравчие, окольничие да спальники — всем дело есть.
Салтыковы вовсе ополоумели. Такая честь, такая честь на долю дочери выпала, хоть жених с великим изъяном — а все ж царь. Царь! Все тут сказано. Они свою Прасковью чуть ли не в молоке купали. Начали было сурьмить да румянить, а тут отец взвился.
— Вы что мне девку портите, она кровь с молоком в натуре, а вы из нее чучело огородное норовите сделать.
— Да ведь так принято, папаша, — пробовала было урезонить его сестрица. — И на смотринах все были набелены да насурьмлены.
— Плевать я хотел на ваши смотрины! — ярился Федор Салтыков, — не дам портить дочь! Смойте все.
Не смели ослушаться! Грозен был палаша и на руку, тяжел. Отвесил оплеух комнатным девкам, кои под присмотром супруги украшали невесту к венцу. Те мигом сгинули. Отмыли-таки, Федор сам командовал, глядел, чтобы лик очистился. И в самом деле, гляделась Прасковья без притираний свежей да приманчивей.
А что ж жених, царь Иван? Он тоже готовился. В моленной. Клал поклоны перед чтимыми иконами, ставал на колени и бил лбом о пол, прикладывался к ликам. Великий был молебщик. Иным занятиям не предавался: книг, как братец Петр, не читывал, на бранные потехи не хаживал, чревоугодию не предавался — постничал. Одно слово — монашек.
Однако сестрица Софья, коей он беспрекословно повиновался, ввела-таки его в плотский грех. Подложила ему блудницу девку Варьку, предвари ее чистою, отмытою да доктором освидетельствованную. И та царя-девственника приохотила к плотский забавам. Мало-помалу вошел он во вкус. Но каждый раз девка Варька его руководствовала, и он к этому привык. Не то, чтобы очень часто, но дважды на неделе призывал он ту девку, и она его услаждала весьма искусно, потому что в ее обычае было никому в своем теле не отказывать, коли кто позарится — окольничий либо рында.
Правда, на то время, когда она Ивана ублаготворяла, запретила ей Софья строго-настрого с кем-либо соититься. И приставила к ней двух мамок строгих, чтобы за ней следили. Но Варька, как говорилось, была слаба на передок и ухитрялась из-под их глаза уходить, выскальзывала. И в постановленные дни как ни в чем не бывало являлась ко двору исполнять свои почетные обязанности.
И хоть взяла с нее царевна Софья страшную клятву никому о том не обмолвиться, да ведь как удержаться, коли, сам царь на ней ездить изволит, равно как и она на нем.
Болтнула подружке своей, а та другой. И пошло-поехало. Мужики дворовые стали на Варьку заглядываться, ее всяко ублажать да заманивать. Решили: видно сладка девка, раз самого царя пользует. И отбою у нее не стало от домогателей. Благодаренье Всевышнему: до ушей царевны Софьи то не дошло. А то бы пришлось Варьке худо.
Тем временем день бракосочетания приближался. И женихова сторона да невестина вовсе с ног сбились, известно: перед свадьбою не надышишься. Обряд венчания постановил патриарх Иоаким провести в Богоявленском соборе. А пиршественные столы расставила частью в Грановитой палате, частью же — для народа и убогих людей — на Ивановской площади.