Вечерний день

Климман Михаил

Единственное, чего Платонов поначалу не понял, это откуда его приятель выяснил, что Лерин - потомок Валериани, сам-то он выудил эту информацию из того же письма. Но потом на обороте одного из листков увидел, сделанную знакомым теперь почерком, выписку из какого-то другого документа о том, что Яков Валериани передает своему сыну Алексан­дру Лерину небольшую деревеньку в Симбирской губернии, доставшуюся ему как часть имущества покойного двоюродного деда Джузеппе Валериани. Платонову имя этого нового персонажа не говорило ничего, хотя, впрочем, как ему показалось, историк вчера по теле­фону называл героя совсем по-другому. Действительно, чуть мельче на полях было записано - «брат Джакомо». Владимир Павлович уже начинал путаться в этих дедах, сестрах, братьях и зятьях.

Тщательное обследование листков дало еще одну короткую выписку, где говорилось о примирении двух враждующих семей. Датирована она была уже пятидесятыми годами девятнадцатого века и гласила, что «знаменитый» выгон принадлежит «навечно» Скосыре- вым с правом Лериных использовать его в любое время, но не для хозяйства, а для купания и прогулок.

Примирение произошло по инициативе внука первого Лерина и «по причине выпол­нения важной миссии». Последняя фраза в выписке была выделена историком, и на полях стояло несколько вопросительных знаков. В качестве свидетеля эту бумагу, что тоже было отмечено отдельно, подписала вторая жена Федора Ивановича Тютчева - Эрнестина.

Больше ничего обнаружить не удалось. Дальнейшая судьба Лериных скрывалась в тумане. Как они существовали дальше, что делали, как пережили Октябрьский переворот и советскую власть, уехали ли заграницу частично или все остались, было неясно. А это могло иметь значение - Платонов покупал шкатулку, а не ее содержимое, и, если оно важное и дорогое, может произойти конфликт с наследниками.

Совершенно не проясняли бумаги и то, откуда взялся у Валериани какой-то документ. Судя по дате письма, которое было у Владимира Павловича, в тысяча восемьсот одиннадца­том году он уже находился в ларце, а в семье Валериани не один год. Значит, история тянется из восемнадцатого века, и надо заняться этими братьями Валериани. Что-то в голове крути­лось по их поводу, что-то фамилия эта Платонову напоминала.

Зазвенел звонок к антракту, пронеслись мимо в буфет дети с родителями, потом обратно, двое или трое ушли, почему-то оправдываясь перед Владимиром Павловичем. Этого Платонов не мог понять никогда, если тебе не нравится - встань и уйди, зачем изви­няться перед гардеробщиком? Странный все-таки народ - люди.

А через пятнадцать минут его позвали к телефону. Вообще-то их не очень приглашали к звонкам, если только попросить заранее, мол, будут звонить, позовите меня обязательно. Но Палыч сегодня никого не ждал и не предупреждал, поэтому страшно удивился, услышав вызов из уст женщины, пришедшей с проходной. Она говорила не зло, хотя ей пришлось пройти до Платонова почти сто пятьдесят метров, а даже несколько заискивающе.

И, только услышав голос в трубке, он догадался, в чем дело:

– Владимир Павлович, это вас.
– последовала короткая пауза, - сын беспокоит. Я нашел вашего Руслана.

Глава 21

Платонов отложил свою тетрадку, с хрустом потянулся и встал. Подошел к окну, посмо­трел на окна мастерской. Последнее время они были тщательно задернуты. Одно из двух: или у художника роман с какой-нибудь известной женщиной, один раз так уже было лет пятнадцать назад, или все-таки оттуда слушают и наблюдают за его, Палыча, квартирой.

Он посмотрел на тетрадку, на бесшумно работающий телевизор (почему в час ночи показывают футбол?), на разложенную постель. Вряд ли ему удастся сегодня уснуть. Значит, будем думать, думать-размышлять.

Когда-то любовь к размышлениям сделала его антикварным дилером. Он был нормаль­ным советским человеком почти до тридцати лет, учился на заочном истфаке в МГУ, рабо­тал в библиотеке (так надо было, иначе могли отчислить), ходил в кино и читал книги по истории, философии и религии.

Когда советские издания на эти темы кончились, а ответы на многие вопросы получены так и не были, он отправился на поиски новых источников. Но в больших библиотеках, чтобы прочесть то, что его интересовало, надо было получать разрешения на спецхран, а таковое ему не полагалось, и он двинулся дальше.

Источники знаний, как оказалось, были в букинистических магазинах. Как это довольно часто бывает в России, а социалистической тем более, правая рука не знала, что делает левая. Антирелигиозная страна неукоснительно выполняла завет Христа, понимая его, правда, по-своему.

То, для прочтения чего надо было получить разрешение многочисленных инстанций, из-за спин которых отчетливо было видно недремлющее око КГБ, открыто лежало на при­лавках, иногда совсем за небольшие деньги. Но небольшие, плюс небольшие, плюс еще небольшие складывались уже в немаленькие.

К тому же, переходя из магазина в магазин в поисках Фрейда, Феофана Затворника и Свами Вивекананды, Платонов начал замечать, что одни и те же книги в разных местах стоят неодинаково.

И как-то раз он решился. На Сретенке купил за двадцать пять рублей книгу «Замеча­тельные авантюристы восемнадцатого столетия» и отнес ее в Дом книги, потому что видел недавно там такую же за семьдесят пять. Все прошло как по маслу, заработок составил трид­цать пять рублей (пятнадцать комиссионных взял себе магазин), и пошло, поехало.

От книг шел прямой путь к гравюрам, от них к живописи, а там фарфор, серебро, сте­кло. Но своей первой любви Владимир Павлович так и не изменил, хотя удивить его на буки­нистическом рынке было сегодня практически невозможно.

Случались, конечно, и ошибки, лепя-лепя, да облепишься, но в основном дело свое он знал. И тут пригодились и знания, добытые за годы работы в библиотеке, и привычка к систематичности, полученная в МГУ, а также умение рассуждать и размышлять. За годы наработалось чутье, и сегодня Платонов доверял ему больше, чем знаниям.

Изготовитель фальшивки именно и аппелирует к знаниям эксперта. Он, можно сказать, пытается предвидеть вопросы и заранее готовит на них ответ. И если он достаточно профес­сионален и мастеровит, то поймать его за руку практически невозможно.

А вот подготовиться к экзамену у профессора по имени Интуиция нельзя. Кто ее пой­мет, кто ее просчитает - интуицию?

С другой стороны, и без головы не получалось.

Разум призывался потом, для подкрепления ощущений. Хотя многие его коллеги и кон­трагенты привыкли доверять чутью Палыча, язык слов и доказательств, особенно поначалу, оказался более универсальным. И умение думать и искать не раз спасало Платонову деньги, репутацию, а иногда и жизнь.