Вечная любовь
Шрифт:
– О чем думаешь?
Тихий голос Шона застал врасплох. Но Уля даже не вздрогнула, сама удивляясь, насколько привычным и необходимым стал этот мужчина.
– Ни о чем. Просто... любуюсь. Как там Басан?
– Лучше. Он здоровый мужик, раны неглубокие и их вовремя обработали.
Перед глазами опять встала кривая игла и Улю замутило. Пришлось срочно считать звезды.
– Думаешь, получится?
Она почувствовала его ладонь на плече и Уля мысленно застонала: почему-то захотелось, чтобы вторая рука оказалась там же, согревая и успокаивая. Но Шон
– Давай поужинаем? Я могу принести все сюда.
Уля была ему благодарна: возвращаться в «столовую» не хотелось.
Они сидели на полу возле столика, Шон учил Улю пользоваться палочками, подхватывая разные кусочки. Она пробовала повторить, роняла мясо обратно в тарелку и смеялась над собственной неуклюжестью.
Наконец, заявила, что кочевники едят руками, и подхватила с блюда огромный пельмень:
– Интересно, как они здесь называются?
– Буузы, - ответил Шон.
– А это, - протянул похожий на чебурек пирог, - хуушуур. Очень вкусно, попробуй!
Уля соглашалась - все было действительно на уровне. Но ей не хватало овощей или хотя бы зелени. И чай... При мысли, что снова придется пить что-то с крупой и жиром...
– Ну, это ты еще чай с пельменями не пробовала! Как-нибудь угощу, - рассмеялся Шон, когда она пожаловалась на местные напитки. Ульяну передернуло:
– Ну уж нет, как-нибудь без меня!
Вечер прошел незаметно. Рядом с Шоном забывались все неприятности, и думалось, что решение поехать в экспедицию было самым лучшим в жизни.
Но ночью эта идея уже не казалась такой привлекательной.
Электричества не было, тоненький огонек керосиновой лампы едва разгонял темноту возле кровати. Уле все время чудилось, что кто-то ходит вокруг, ища способ просочиться в юрту. С одной стороны, она радовалась, что войлочные стены опущены, с другой - волновалась, что теперь отрезана от внешнего мира. А когда над пустыней пронесся громовой рык, услышав который замолчали даже собаки, с криком вылетела на улицу.
Она визжала, зажмурившись и закрыв ладонями уши, пока звучная пощечина не опрокинула на землю. Только тогда пришла в себя и огляделась. Над ней стоял Оюн, а похожий на лодку месяц спокойно плыл по звездному небу. Ветер играл редкой травой и развешанными на веревках вещами. Собаки уже успокоились, но Улин вопль заставил их вскочить и присоединиться к внеплановому концерту.
Из юрт и саманных домов выскакивали люди. Первым подлетел Шон, упал на колени в пыль, обхватил за плечи:
– Что? Что случилось? Почему ты лежишь?
– его руки шарили по телу в поисках ран.
– Уля! Да не молчи же! Оюн!
Дальше последовала непереводимая тирада, заставившая караульного смутиться. Он что-то пробормотал в ответ, и Шон развернул лицо Ули к свету, внимательно осмотрел.
– Пусть молится, чтобы следов не осталось, - процедил зло.
И хотя это относилось не к ней, Уле показалось, что вокруг резко похолодало , а срывающиеся с губ слова вот-вот превратятся в морозные облачка пара.
Но ничего такого не случилось. Зато пришлось объяснять, почему переполошила всю деревню.
– Какой-то зверь подобрался к самой юрте. И рычал страшно. Показалось, он совсем рядом!
Шон что-то спросил у Оюна. Тот коротко ответил. А на лицах собравшихся появились улыбки. Через несколько минут мужчины уже хохотали, показывая на Улю пальцами. Она смутилась. А Шон пояснил:
– Пустыня тоже умеет шутить. Тут иной раз такие звуки слышатся - поседеть можно. Помнишь, я рассказывал о Поющих Песках?
И, накинув ей на плечи свою куртку, увел обратно в юрту. Но прежде чем переступить порог, Уля оглянулась. Люди разошлись, но вдали помстился тусклый отблеск, как будто луна отразилась в воде. Сверкнул и тут же исчез в тени. Уля зажмурилась - только галлюцинаций ей не хватало, а ничем другим это странное животное быть не могло: крадущаяся двухметровая лошадь с отполированными до блеска рогами.
13
Уснуть так и не получилось. И, едва тьма у горизонта стала не такой густой, начала собираться. Судя по шуму на улице, остальные тоже время не теряли: к ставшему привычным лаю собак добавился рев верблюдов. И вскоре Уле стало казаться, что ночью не было никакого хищника, а просто бактриан решил выразить недовольство судьбой.
– Ты уже готова?
– Шон подхватил собранный рюкзак и вынес на улицу.
– Пойдем завтракать!
Темноту разгоняли костры, полыхающие в железных бочках, и керосиновые лампы. Кое-где виднелись фонари, а потом кто-то подогнал единственный в селении автомобиль и включил фары, освещая место сбора. У Ули в глазах зарябило: верблюды, люди, собаки...
– Этот твой будет!
– Шон хлопнул по горбу лежащее на земле животное. Не переставая жевать, верблюд повернул голову. Тут же захотелось прокомментировать его взгляд: «Ой, все!».
Забавное выражение морды отодвинуло на второй план то, что ехать придется верхом. Уля на лошади-то не умела, не то что на верблюде! Но Шон не оставлял времени подумать: тащил на завтрак.
Ели быстро и молча. А потом Шон дал знак выезжать.
Возле верблюдов крутился монгол неопределенного возраста, одетый в видавшую виды национальную одежду и вышитую войлочную шапку, когда-то явно белую. Он проверял поклажу, заглядывал животным в глаза, посматривал в светлеющее небо и вздыхал, вздыхал, причитая вполголоса. Прекратил только после окрика Шона.
– Чего это он?
– не удержалась Уля.
– Жалуется, что в недобрый час выезжаем, нужно другое время.
– А он, наверное, прав.
Слова Ули не имели ничего общего к суевериям. Просто она увидела, как на верблюда садится Басан. Медленно, кривя тонкие губы. Оюн был рядом, готовый поддержать, если что-то пойдет не так.
– Прости?
– не понял Шон.
– Мне казалось, ты не придаешь этому значения.
– Шаманским ритуалам? Никакого. Но Басану будет тяжело. Может, оставим его долечиваться?