Вечная ночь
Шрифт:
В июле 1986-го – еще одно убийство. Девочка шестнадцати лет, не совсем слепая. Слабовидящая. Носила очки с толстыми стеклами. И опять никаких свидетелей. Тупик.
В интернат приезжали бесконечные комиссии из министерств, важные чиновники от образования и здравоохранения, грозно размахивали кулаками, требовали принять срочные меры, произносили речи об ответственности, милосердии, называли детей «нашими общими детьми, за которых душа болит». Но ничего при этом не происходило. Или нет, происходило много всего, тонны бумаги извели на официальные отчеты, но все без толку.
На следующий день после
– Решился наконец? – сказала директриса. – Совесть замучила? Ну давай, признавайся чистосердечно. Это ведь ты насиловал и убивал детей!
Пьяных кинулся на нее с кулаками, стал кричать, нецензурно выражаться в адрес директрисы. Он был под градусом. Пьяный Пьяных. Его, конечно, скрутили, он продолжал буянить и кричать.
Пьяных работал в интернате учителем физкультуры. Парень странный, тихий, стеснительный. У него была врожденная патология, заячья губа. Он потому и работал со слепыми, что стеснялся своего уродства.
При обыске в дровяном сарае у дома, где жил Пьяных, нашли берестяную шкатулку. Внутри лежали пряди волос, завернутые в папиросную бумагу, всего пять конвертиков. Очки в прозрачной пластмассовой оправе, с линзами, толстыми и выпуклыми, как лупы. Браслет, сплетенный из бисера, так называемая «фенечка», дешевое серебряное колечко с бирюзой, крестик на рваном шнурке. Эти вещи принадлежали убитым детям.
Все только разводили руками – как это раньше не догадались? Кстати, первым, кто обратил внимание на психические отклонения учителя физкультуры, был Кирилл Петрович Гущенко. Он приезжал в интернат в составе одной из комиссий Минздрава, после того как нашли четвертый труп.
Но вначале никто, кроме Гущенко, не подозревал Пьяных. Слишком он был тихий, маленький, убогий. Про него говорили: «Мухи не обидит».
Вопрос о том, насиловал он детей или нет, так и остался открытым. Официально следствие утверждало, что да, насиловал. Но некоторые эксперты высказывали сомнения. Эксперты считали, что убитые дети подвергались насилию неоднократно, еще задолго до убийства. Даже у самой маленькой девочки, семилетней, оказалась порвана девственная плева. И мальчика кто-то активно употреблял.
В теле четвертой жертвы удалось обнаружить остатки спермы, которая, очевидно, не могла принадлежать Пьяных.
Он признался и в убийствах, и в изнасилованиях.
Оля входила в состав экспертной комиссии, видела Пьяных и считала большой ошибкой, что его признали вменяемым и отправили после стационарной экспертизы в тюрьму. Он страдал тяжелой реактивной депрессией. Ему все было безразлично. Он отказывался от еды, его кормили через желудочный зонд.
Перед комиссией во время судебно-психиатрической экспертизы Пьяных говорил как робот, без всяких эмоций. Ничего не отрицал. Лобов рассказывал, что на следственных экспериментах он вел себя странно. Ему давали муляж, объясняли, что надо делать, и он послушно выполнял.
Не дождавшись суда, Пьяных повесился в камере. Дело закрыли.
Теперь возле города Давыдова, в тридцати километрах от Москвы, престижный, дорогой дачный поселок. Там виллы очень богатых людей. Красивое
«Я туда поеду, – думала Оля, – вот приведу в порядок машину и поеду. А может, и просто на электричке. Давыдово всего в тридцати километрах от Москвы. Интернат давно сгорел, но остались люди, местные жители, которые там работали. Остались бабушки из ближайшего поселка. Вечные бабушки, они должны что-то помнить».
Выйдя из душа, в чистом чужом халате, доктор Филиппова столкнулась с медсестрой Иришей. Ириша держала в руке ее мобильник.
– Ольга Юрьевна, он вопил детским голосом: «Мама, возьми трубку!» Я сначала не поняла, что это телефон. Так вообще свихнуться недолго. Это ваша дочь, я сказала, что вы принимаете душ, но она сказала, что это очень срочно.
– Мама, ты совсем офигела! Сегодня было родительское собрание в семь, ты обещала прийти! Ну сколько можно, мама? И кушать дома нечего совершенно! – Катин голос дрожал от обиды и возмущения.
– Катюня, во-первых, не кричи. О собрании я правда забыла. У меня был сумасшедший день.
– У тебя все дни сумасшедшие! Ты же в психушке работаешь!
– Что ты несешь? Не стыдно?
– Ну ладно, ладно, извини. Просто это было важное собрание. Мы с Андрюхой как беспризорники, у всех родители пришли, а у нас – никого.
– Ты папе звонила? Он тоже мог бы сходить.
– У него ученый совет. Мам, Андрюха пару получил за контрольную по математике. И сейчас у него, кажется, температура. Я градусник не могу найти. Слушай, зачем ты на работе принимаешь душ? Езжай домой сейчас же! Я умираю от голода! А папа сказал, он раньше одиннадцати не придет.
– Градусник в аптечке в ванной или в тумбочке у кровати. Посмотри, пожалуйста, прямо сейчас.
В трубке слышалось сердитое сопение, потом что-то грохнуло и зашуршало.
– Катя, что случилось?
– Ничего. У вашей тумбочки ножка отломилась, и какие-то бумаги попадали. О, это распечатка папиной статьи о ритуальных убийствах у древних инков! Я давно хотела почитать, а он не разрешал. Вот, градусник нашла.
– Умница. Теперь измерь Андрюхе температуру. И пожалуйста, не читай папину статью, если он не разрешил.
Опять сопение. Потом голос сына: «Катька, отстань, я сплю!»
После того как Оля ушла из команды Гущенко, семья успела привыкнуть к почти домашней маме. Доктор Филиппова стала получать в два раза меньше денег, зато больше времени и сил могла отдавать семье. Работа специалистов в команде оплачивалась вполне прилично, из каких-то специальных фондов. Обычный врач в государственной клинике, пусть даже доктор наук, получает копейки.
Муж не раз намекал ей, что за деньги, которые ей платят в последние полтора года, она могла бы вообще сидеть дома. Сам он тоже получал смехотворную зарплату, но подрабатывал консультациями, читал лекции по древней истории и языческим религиям в частных вузах, иногда готовил абитуриентов. Он уверял, что, если бы Оля сидела дома, он мог бы зарабатывать еще больше, поскольку был бы полностью освобожден от домашних хлопот.