Вечная ночь
Шрифт:
– Добрый вечер. Я тут замерзла, как собака. Слушайте, давайте пойдем в кафешку. Мне надо срочно что-нибудь съесть.
– Да, – кивнул Соловьев, – наверное, вам не помешает закусить.
– Что, пахнет? Не бойтесь, я, вообще-то, не пьянею. Соображаю нормально. Только живот болит, если нет закуски. – Она залезла в машину, хлопнула дверцей. – Поехали. Сейчас направо, на проспект выезжаем, там совсем близко хорошая кафешка. Вкусно, дешево и народу мало. У Нинульки холодильник пустой, она ничего не покупает и не жрет, когда Женечки нет. А дома у себя я бываю редко. Живу в коммуналке, там такая тоска, повеситься хочется. Извините, я забыла, как вас зовут?
– Дмитрий Владимирович.
– Ой,
– Важняк.
– Класс! Машина у вас, правда, неважнецкая. Старый «Фольксваген». В Штатах небось люди вашего уровня ездят совсем на других тачках. Ой, господи, что я болтаю? Плакать не могу, вот и болтаю. Ком в горле стоит, а глаза совсем высохли. У меня ведь своих детей нет. Я с Женечкой возилась больше, чем мать. Я окончила педагогический, поработала пару лет учителем физкультуры, поняла, что это не для меня. Денег мало, дети шальные, училки – одни тетки, мужичков вообще никаких. Прямая дорога в старые девы. Поступила на заочный финансово-экономический. Ну да вам это не интересно. Когда Женя родилась, я как раз была без работы, и Нинулька с Валерой взяли меня няней. Вот, все, мы приехали.
В кафе было пусто и душно. В ярком свете у зеркала в гардеробе Соловьев заметил, что его спутница грубо, неряшливо накрашена. Усевшись за столик, она жадно закурила. Не заглядывая в меню, заказала себе салат, куриные котлеты с рисом и тут же спохватилась:
– А вы, Дима? Здесь правда все очень вкусно.
– Мне, пожалуй, то же самое.
– Ну, во-от, – протянула Майя, когда удалилась официантка, – даже не знаю, с чего начать. Про пустышку я вам по телефону сказала. Хотя это, конечно, не главное. Надо собраться с мыслями. Все путается в башке. Хочу про Женечку говорить, только про нее, но знаете, как это больно! Вам же факты нужны, а я болтаю, болтаю. Отнимаю ваше драгоценное время.
– Не волнуйтесь. У меня пока время есть. – Соловьев улыбнулся.
– Какая у вас улыбка хорошая. Эх, жалко, вы за рулем, а то мы бы с вами выпили. Хотя, конечно, мне достаточно. Ладно, попробую по порядку. Когда Валерка их бросил, Жене исполнилось четыре года. Он хотел забрать ребенка, даже грозил судом. К тому времени у него уже имелось три мальчика, от разных жен, но ими он мало занимался. А к Женечке вдруг проснулись отцовские чувства. То ли возраст у него подошел, то ли потому, что она девочка и показалась ему такой беззащитной. С первых дней она была хорошенькая, как ангел. Локоны, глаза, ресницы. Ему улыбнулась, когда он взял ее на руки в роддоме. Клянусь, я сама видела, хотя знаю, такие крошечные дети еще не улыбаются. И первое слово ее было «папа». А потом она стала говорить «Мая». Мы с Нинулькой до сих пор спорим. Она считает, что ребенок говорил «мама». Я уверена, что – Майя. А Валерка однажды заявил, что мы тут вообще ни при чем. Женечка говорит «мало!». Ей правда всего всегда было мало. Грудного молока, игрушек, гостей, подарков, шмоток, праздников, приключений, внимания, любви. Иногда у меня возникало такое чувство, что девочка ошиблась адресом, родилась не в то время, не в том месте и теперь ищет то, чего не бывает. – Она грустно усмехнулась. – Опять болтаю. Вряд ли вам все это интересно.
Принесли еду. Майя принялась жевать, неопрятно, жадно. Помада размазалась, тушь потекла. Она ела и плакала.
– Вот, соли теперь не надо, – заметила она с набитым ртом, схватила салфетку, высморкалась, – и слезы наконец. Уже легче немного. Извините. Я сегодня весь день Нинульку утешала, а меня утешить некому. Я вообще-то совершенно одинокий человек. А вы?
– Нет, – сказал Соловьев, – я – нет.
– Врете, господин важняк. По глазам
Соловьев стал есть. Несколько минут они молчали, уставившись в свои тарелки.
– Ну вот, я же говорила, здесь вкусно. – Майя собрала корочкой остатки соуса. – Вы небось хотите услышать о взрослых мужчинах, с которыми Женечка спала за деньги? Предупреждаю, ни одного имени я вам назвать не могу. Вы хорошенько потрясите мерзавку, сводницу Маринку, она наверняка знает. Из всех жен Качалова эта дрянь оказалась самой умной. Хватка у нее железная. Она сразу поняла, что если кто из его детей представляет для нее реальную опасность, так это Женечка.
– В каком смысле – опасность? – перебил Соловьев.
– В материальном, прежде всего. Валерка по сути своей жмот, но Жене постоянно денежку подкидывал, оплачивал ее поездки в Англию на лето, в языковую школу. Знаете, сколько это стоит? А если бы Женя окончила школу, пришлось бы платить за вуз, платный, бесплатный, не важно. Бесплатный еще дороже. К тому же Валерка в свои сорок восемь развалина. И сердце больное, и с почками проблемы. Если что, он бы Женю в завещании не обошел, ей бы отвалил больше всех.
– Ну пока он, слава богу, помирать не собирается, – тихо заметил Соловьев, – сорок восемь лет – это еще далеко не старость, а проблемы со здоровьем есть у всех, и у молодых.
– Сегодня не собирается, а завтра – кто знает? Думаете, Маринка вышла за него по большой любви? Вы же видели его, уродца, заморыша, и ее, красотку молодую. Ей деньги его нужны, только деньги, и ради них она на все способна. У нее типично лимитская хватка. Она из Быкова, приехала завоевывать Москву, и вот, завоевала Валерку. Я не удивлюсь, если окажется, что она наняла убийцу и сама сочинила весь этот спектакль, чтобы думали, будто убил маньяк.
Дима попытался заглянуть в ее мокрые глаза, обведенные черным, как у трагической героини немого кино. Он хотел понять, насколько она пьяна и соображает ли, что говорит.
– Погодите. Майя, вы это серьезно? Вы думаете, Марина могла нанять убийцу, который подделал почерк серийного маньяка?
– Запросто! Недаром она Женечку окучивала, приручала, таскала ее с собой на разные тусовки, наряжала, учила краситься, знакомила со своими друзьями. Ребенку, конечно, это нравилось. Ей было всего одиннадцать лет, а она крутилась среди взрослых, причем таких крутых взрослых. У Маринки друзья – модные люди. Все со всеми спят, наркотиками балуются. У них там свобода, блин. Никаких ограничений.
– А что за люди? – спросил Соловьев.
– Ну как вам сказать? Каждой твари по паре. Попса, бизнесмены, девочки-модельки, сериальные актеры, галерейщицы, рестораторы, культурные бандиты, в общем, откройте любой глянцевый журнал, посмотрите раздел светской хроники, вот вам Маринкин круг. Тусовка, одно слово. Конечно, Жене, девочке с амбициями, с дикой жаждой приключений, все это было в кайф. Я первая заметила, как она изменилась. В ней появился надрыв и какая-то противная взрослая надменность. Я знаю, она меня любила, а мать – тем более, но так жестоко могла обидеть, не дай бог! Ладно, не буду это вспоминать. В общем, она стала другая, чужая, нервная, колючая. То хохочет, как сумасшедшая, то рыдает. Раздражается из-за любой мелочи. Бывало, скажет матери, что поехала к отцу, и пропадет дня на три. Нинулька ему вообще не звонит. Они много лет не разговаривают. Но иногда все-таки выяснялось, что у отца ее не было. Она смотрела невинными глазами и говорила, будто ночевала у подруги. Врала легко, продуманно, с подружками договаривалась заранее, и они ее никогда не закладывали.