Ведьма-двоедушница
Шрифт:
Лучина представляла собой тонкую длинную щепку сухого дерева, закреплённую в светец, под которой ставили сосуд с водой для отражения света. Здесь же лучина была гораздо больше и толще щепки, и горящий конец её был обмотан тряпкой. Сама же она была воткнута прямо в земляной пол, и никакой воды ей не нужно было для отражения, ибо светила она очень ярко.
– Чудо-чудное, диво-дивное, - промолвила Саша, хотя это в большей степени относилось не к источнику света, а к тем яствам, которые стояли на столе.
Немного поев, Саша сняла мокрую одежду, оставив на себе только рубаху, и кое-как развесила
Хорошо была построена горница, добротно, ни одной щели не видно было, сквозь которую могло ускользать драгоценное тепло в такую мерзкую погоду. Должен был у неё и хозяин быть, но где он был и вернётся ли, Саше было неизвестно, но оставаться здесь она не могла. И хотя от тепла огня её страшно клонило в сон, Саша оделась.
Терять большую часть ночи было не разумно, а на рассвете ей бы всё равно пришлось бы уйти. Разве что, она бы снова усыпила тех двоих, что пускали слюни на полу, но такое могло быть чреватым для них, а марать руки ей не хотелось. Да и днём эта изба была более заметна и могла привлечь сюда ещё кого-нибудь, что для Саши было крайне нежелательно.
Собрав всю оставшуюся еду в свой платочек, Саша направилась к выходу, по очереди переступая спящих опричников. Над последним она замешкалась. Лежал он на спине, широко раскинув руки, и на груди его выделялась белая нашивка.
Саша присела, чтобы поближе рассмотреть её. Это была лилия. На Ивана Купала девицы плели из неё венки, и носили как знак непорочности и чистоты. Последний раз, когда Саша надевала такой венок, запомнился ей особенно отчётливо, ведь тогда она переродилась.
Летом голод так остро не чувствовался. Рыбу она уже тогда умела подзывать, и, несмотря на второй год неурожая, ей с подругами всегда удавалось найти в лесу то ягоды, то хорошее место, где можно было выкопать съедобные коренья.
Ивана Купала тем летом выдалось жарким. Это был один из немногих дней, когда действительно светило солнце, и ни одна туча или облако не смели его затмить. От того было на душе светлей и веселей, и решила тогда молодежь разжечь костёр, как того требовали традиции, хотя и совсем не христианские.
Прыгали через него по очереди. Прыгала и Саша, и с каждым её прыжком пламя поднималось всё выше, и жар от костра шёл такой, что пот стекал ручьём.
На третий прыжок Саша почувствовала себя дурно: слишком жарко, слишком много смеха, слишком много возбуждения, вот и стало девице плохо.
Зайдя в лес, где было прохладнее, Саша облокотилась о дерево. Щёки её пылали, кровь бурлила, дрожь била её вдоль позвоночника, как будто кто-то пытался вырваться из неё.
Не в силах терпеть, Саша со всех ног помчалась к озеру и прыгнула в воду. Озеро всколыхнулось и забурлило. Зелёным светом сопровождаемая, Саша вышла из воды: капли стекали с её чёрного гибкого тела, когтистые лапы оставляли глубокие следы, длинный хвост метался позади, и глаза, ярче звёзд, сверкали изумрудным огнём.
В ту ночь Саша переродилась, и лишь к утру стала собой прежней, но с тех пор она сторонилась подруг и людей вообще.
Неприятно кольнула пальцы нашивка, и Саша отдёрнула руку. Недобрый это был знак, подумала она. Уже собираясь вставать, Саша заметила ещё кое-что: за поясом опричника был нож, да нож не обычный. Таких она раньше не видела.
Лезвие его было тонким и трёхгранным, блестящим, с рукоятью из дерева, на конце которой поблёскивал камень размером с орех, а рукояти имелась гравировка той же белой лилии, заключённой в вытянутый квадрат с двумя удлинёнными сторонами, похожего на человечка с ножками.
Он был изящным и очень красивым, но также в нем было что-то зловещее, что только подтверждало предположение Саши про недобрый знак. Тем не менее, она решила взять его с собой. Дурень наверняка подумает, что потерял его, а ей он может пригодиться.
Заткнув нож за петельку с внутренней стороны опашня, Саша вышла из горницы. Лучины она тушить не стала, лишь отвязала лошадей, чтобы в случае пожара, они смогли спастись, и снова погрузилась в ночь.
– 5 -
Как и остальные пятины, Обонежская начиналась с Новгорода и её земли охватывали восточный берег Волхова вплоть до юго-восточного берега Ладожского озера, затем Обонежская пятина охватывала берега Онежского озера и распространялась на север вплоть до Студённого моря. С юго-востока и юга граница пятины шла к реке Мде, впадающей в реку Мсту, а по ним до устья и по озеру Ильмень до истока реки Волхов.
Идти становилось всё тяжелее. Дождь сменялся снегом, а снег дождём, и всё чаще ночами прихватывал мороз.
Саша сбилась со счёта, сколько дней прошло, как она покинула семью, но ей казалось, что прошла целая вечность. В особо тяжелые дни она с неумолимой тоской вспоминала дом, семью, даже соседку их - бабу Настю, да так ей плохо на душе становилось, что сил не было терпеть.
Временами же она испытывала злость и обиду: на мать - за то, что она велела ей уйти, на отца - за то, что это позволил, на брата - за то, что не вызвался идти с ней. И от того эй становилось ещё хуже, что не была она никому нужна в этом мире.
Она могла утолить жажду и голод, могла высушить одежду и согреть тело, могла передвигаться на четырёх лапах, сливаясь с ночью, могла отразить любое нападение, будь то люди, или звери, но ничего Саша не могла поделать с усталостью, как физической, так и душевной.
Чем дальше вела её вода, тем ближе подступал Великий Новгород. Чаще попадались сожженные избы, всё лучше и лучше охраняемые заставы. Конные отряды опричников совместно с городовыми стрельцами, вооружёнными не луками, как в очень маленьких отдалённых погостах, а мушкетами.
Находить места, где можно было бы укрыться на день, чтобы отдохнуть и немного восстановить силы, становилось почти невозможно. Даже если таковое удавалось найти, Саша не могла спокойно спать, вынужденная всё время быть начеку, что совершенно лишало сил, даже тех малых, что ей удавалось сохранять.
От очередного отряда опричников Саше пришлось прятаться под мостом. Вода в реке была ледяной, а отряд бесконечный. Тяжело ступали копыта лошадей по сырым брёвнам. Мост тот уже давно своё отслужил, да кому было его чинить? Некому.