Ведьмина печать. Ловушка для оборотня
Шрифт:
На стройную худощавую фигуру с небрежно обернутым вокруг тонкой талии широким ярким поясом заглядывались и служанки, однако Анка не понимала его хрупкой красоты и каждый раз, когда начинались разговоры о красавчике Мирасе, кривила пренебрежительную усмешку. Чувствовала она в его черных глазах, тонких усиках и любезной улыбке слащавость, самодовольство — качества, которые всегда призирала в мужчинах.
Ей до него не было никакого дела, однако садовник, чувствуя Анкино пренебрежение, лез на рожон и пытался преподнести то цветок, то какую-то мелочь. Она отказывалась, но легче было взять
И в этот раз, Мирас преградил дорогу, протягивая поздний цветок.
— Смотри, он такой же прекрасный, как ты!
— Правда? — усмехнулась Анка, ненавидевшая грубую лесть.
— Трогательный, привлекающий взгляды…
— И чем же я привлекаю внимание? — нет, она знала, что очень даже ничего, но мерзкая иллюзия шрама портила ей жизнь.
— Красотой! — не краснея, заверил лжец.
— Я большая, и красоты во мне много! — в раздражении чеканила слова. — Когда принесешь цветущее дерево, тогда и сравнишь. Лгун! — и швырнула цветок в его растерянное лицо.
«Хотя бы до весны отстанет!» — вздохнула с облегчением, сворачивая к жарко растопленной кухне. Но как только переступила порог, сивая Улка преградила дорогу.
— Дура! Тебе не надо, мне бы принесла!
— Можешь пойти, поднять.
— Злющая ты! И что он в тебе нашел?
— Ничего. Просто тешится.
Вал сидел на большом чурбане для разделки мяса и ел кашу. Смотреть, как он это делает, Юлиана без злости не могла.
«Вот же ж лицемер!»
Дикарь неловко держал большую ложку и пока доносил до рта, она уже была пуста, а то и падала на пол. Не брезгуя, он поднимал ее и снова зачерпывал жижу.
— Если бы мне красавчик Мирас подарил цветок, я бы радовалась! — мечтательно вздохнула Лура.
— Только радовалась? — съязвила Улка, косо поглядывая на соседку.
— Я замужняя! — обиделась та.
— Ой, какая преграда!
— Да как ты смеешь такое говорить!
Это было явным лицемерием, потому что при виде смазливого садовника Лура поедала его глазами.
— Одна кошка с возмущением и праведным гневом жалуется другой… — вмешалась Юлиана, не желая, чтобы словесная перепалка перешла в брань. — Какая у вас развратная улица. Вчера пришла — изнасиловали. Сегодня утром зашла, опять шёрстку взъерошили. Завтра снова пойду!
Сначала на кухне воцарилась тишина, а потом разразился хохот. Лура вскинула руки и возмущенно закричала, но за дружным смехом на ее оправдания никто не обращал внимания. Когда угомонились, красневшая женщина продолжала бухтеть под нос, зато миновала угроза перебранки.
Отогревшись, Анка снова отправилась собирать развешанное под навесом белье. Хорошо, что Калана пожалела: связала ей шерстяные носки подходящего размера и поделилась шалью. А остальное — обувь, зимнее платье и теплый плащ посоветовала заказать у знакомых мастеров, которые брали не так дорого.
Полувлажная ткань холодила пальцы до ломоты. Чтобы скорее завершить мучение, Юлиана сосредоточилась и не замечала ничего вокруг, пока чьи-то руки кольцом не сомкнулись на талии. Сердце предательски екнуло от радости, однако, как только осознала, что человек позади
— Руки убери!
— Я буду нежным! — шептал возбужденный Мирас, шаря руками по ее груди.
— А я нет! — процедила и с силой прижалась спиной к столбу, на котором крепились веревки. Сдавленный хрип стал бальзамом для оскорбленной Анки. — Еще раз подойдешь, упаду на тебя. Обещаю, желание домогаться исчезнет! — и, не обращая более внимания, быстро собрала остатки белья и скрылась в доме.
Асаара сжигала ненависть: недоумок лапал его женщину! И лишь искреннее возмущение и решительный отпор Аны позволили ему совладать с собой и не покалечить сластолюбивого недоноска. Зато оценив гордость и неуступчивость Анки, Сар подобрел. И теперь, наблюдая, как она кутается в шаль и греет подмышками руки, ему хотелось подойти, прижать к телу, поделиться теплом, согреть.
С началом заморозков в хлипкой пристройке стало холодно. Как только переносная жаровня затухала, женщины начинали мерзнуть. Топить же всю ночь не хватало дров: даже вскладчину покупать их было дорого.
«Была бы ласковой, не мерзла бы!» — злился Асаар, думая о ней ночами. Злость и холодность Аны прошли, теперь она снова пахла желанием и равнодушие изображала только из упрямства, но он не знал, как подойти к ней, сохранив гордость. А сама она делать первый шаг не желала.
«И как поступить? Сделать вид, что ничего не произошло? Нельзя. Уступить, значит потворствовать капризам и неблагодарности. И продолжать игнорирование невмоготу…»
В последние дни от Аны исходила такая волна желания близости, что Асаар едва сдерживался, чтобы не наброситься. Ее движения стали плавными, соблазнительными. Это заметили даже служанки и решили, что она влюбилась в Мираса и старается привлечь внимание, но Сар знал, что Ана хотела его. Едва появлялся рядом, и она начинала источать призывный запах.
«Надо проучить, чтобы впредь не позволяла подобного отношения ко мне», — у него даже имелся план, как это сделать.
Юлиана понятия не имела, что с ней происходит. С недавних пор при виде дикаря ее снова бросало в жар, а от желания так сводило живот, что исподнее становилось влажным.
Пыталась думать о нем гадости, представляла с другой, чтобы хоть как-то ослабить притяжение, однако все попытки сводились к нулю, как только тухла жаровня, и в комнате холодало.
Служанки говорили, что Вал не мерзнет, и от него исходит будто бы жар. Стуча зубами под холодным одеялом, Анка мечтала прижаться к чему-то теплому, хотя бы немного согреться, и воображение живо рисовало, как она согревается в его объятиях. Иногда похоть отступала, а потом снова неожиданно обрушивалась, да так, что помани в такой момент Улаур пальцем, не раздумывая, бросилась бы к нему.
«Да что происходит?!» — недоумевала она, когда после обеда кожа стала невероятно чувствительной и покрывалась мурашками от любого прикосновения. Опасаясь, что не сдержится, и сама подойдет к дикарю, решила пропустить общий ужин и прийти на кухню позже. Наблюдать за широкими плечами, могучей шеей и не сметь прикоснуться — было невыносимо мучительно.