Ведун Сар
Шрифт:
— Но почему? — заволновался Дидий. — Ты накличешь на нас беду, Афраний! Нам только нового готского разорения не хватает.
— Я получил известие от Феофилакта, — криво улыбнулся префект Рима. — Антемий во главе пяти легионов находится сейчас в Илирике. Через три дня он займет Аквилею. А через десять дней Римский Сенат объявит его императором. Если, конечно, комит Орест сдержит данное нам слово.
Дидий был настолько потрясен открывшейся перспективой, что пролил вино на стол, запачкав красными пятнами покрывающее его белое полотно. Впрочем, хозяин, обуреваемый мечтами о грядущем величии Римской империи, неловкости гостя даже не заметил.
— Мы объединим Рим и Константинополь под рукой божественного Льва, — вдохновенно вещал Афраний, — вернем в лоно империи всю Галлию, Испанию, Африку. Империя возродится во всем своем прежнем блеске, Дидий. И мы наконец станем истинными хозяевами мира, а не жалкими попрошайками,
— Пять византийских легионов — это слишком мало, Афраний, чтобы покорить мир, — с сомнением покачал головой Дидий.
— Мы наберем сто, двести легионов, если понадобится! — вскричал префект Рима, потрясая крепко сжатым кулаком.
— И станем заложниками варварских вождей, — остудил его пыл Дидий. — Ты забыл, Афраний, на чем держится власть божественного Льва. Я тебе напомню — на мечах исаврийцев комита Зинона. А чем, скажи на милость, исаврийцы лучше франков, готов или вандалов. Добавь к ним еще ругов и венедов рекса Сара, которых Орест зачем-то пригласил на нашу голову, и ты признаешь наконец мою правоту.
— Ты забыл о главном, Дидий, — вскричал Афраний. — Все эти зиноны, тудоры и сары будут служить Великому Риму, и только ему. А их дети и внуки забудут, что их отцы были готами, сарматами, ругами и исаврийцами, все они будут римлянами, более воинственными и более жадными до чужого добра и до чужой земли, чем нынешние. Я разговаривал недавно с епископом Викентием, и он горячо поддержал мой замысел. Христос объединит всех нас. Не будет ни эллина, ни иудея, а будут только римляне и те, кто не признает благой вести Христа. Этих отщепенцев мы сделаем своими рабами. Их руками мы возведем величественные храмы и прекрасные дворцы. Вся ойкумена будет лежать у наших ног, Дидий, и я очень надеюсь, что это случится еще при нашей с тобой жизни.
Комит финансов ужаснулся вместо того, чтобы прийти в восхищение от грандиозных замыслов своего старого друга. Он и раньше примечал за сиятельным Афранием страсть к пророчествам и излишнюю религиозную экзальтированность, но ныне он убедился окончательно, что его старый друг повредился умом и вполне созрел для того, чтобы занять место недавно умершего Паладия. Что же касается падре Викентия, каким-то чудом пролезшего в епископы Медиолана, то Дидий сильно сомневался в его преданности не только империи, но и Христу. Конечно, Викентий поддержит Афрания, но только для того, чтобы погубить божественного Либия, которого ненавидит всей душой. А вместе с Либием падет и Рим, в этом Дидий был почти уверен. К сожалению, это «почти» помешало Дидию принять единственно верное решение. Возможно, ему ударило в голову крепкое вино, но на какой-то миг ему вдруг почудилось, что правда и сила могут оказаться на стороне Афрания. И что Дидий своим дурацким «нет» погубит Рим, во всем его грядущем величии и славе. А потому комит финансов промолчал и только вяло качнул отяжелевшей от выпивки головой.
Божественный Либий верил в свою звезду, он вел свои легионы к Арлю, заранее предвкушая победу. По словам дозорных, численность готов едва ли достигала двадцати тысяч человек, а значит, силы противоборствующих сторон были почти равны. Высокородный Модест, успевший накануне похода перемолвиться словом с Афранием, старательно поддерживал наступательный порыв императора, преуменьшая силы рекса Тудора. Комит считал Либия Севера выскочкой, глупым юнцом, которого римские интриганы протащили во власть, дабы удовлетворить собственные амбиции. Ненависти он к нему не испытывал, разве что легкое презрение. Раз сиятельный Афраний считает, что смерть Либия послужит возвышению Рима, значит, быть по сему. Злобу Модест затаил совсем на другого человека. Именно префект Ратмир, погубивший божественного Майорина и повинный в мучениях самого Модеста, должен был пасть в результате поражения Либия. Сиятельный Афраний твердо обещал ему это, заверив комита, что никто с Ратмиром церемониться не будет и что новый император, назначенный в Рим божественным Львом, везет в седельной сумке смертный приговор сыну матроны Пульхерии.
— По моим сведениям, божественный Либий, префект Ратмир во главе десяти легионов уже переправился через Рону и теперь стремительно продвигается к Арлю, — доложил императору комит Модест.
— Ты полагаешь, что без его помощи мне не справиться с рексом Тудором? — нахмурился Либий.
— Я бы подождал, — отвел глаза Модест, — но решать в любом случае тебе.
Император так стремительно двигался к Арлю, что вполне мог опередить варваров княжича Сара и бургундов князя Драгомана, спешивших на помощь Тудору. Что же касается Ратмира, то, по сведениям, полученным от Эгидия, тот прочно увяз под Паризием. Но даже если префект, узнав о нашествии готов, двинется на помощь императору, сын Авита сделает все, чтобы не дать своему заклятому врагу переправиться через Рону. Божественный Либий
Легионеры не стали строить укрепленный лагерь, поскольку божественный Либий не собирался надолго задерживаться в этих местах. Его целью был Арль, и он собирался вернуть этот город под свою руку, безотносительно к тому, поспеет к нему на помощь Ратмир или нет. Модест, уже успевший получить весточку от Ореста, разубеждать императора не стал. Исход предстоящий битвы был предрешен, осталось только дождаться утра, дабы подсчитать приобретения и потери.
Готы появились в поле зрения римлян рано по утру, когда еще не успела высохнуть роса, павшая на зеленую траву в ночную пору. Божественный Либий поднялся на холм, чтобы лично полюбоваться римскими орлами, вознесшимися над огромным полем. Легионы уже выстроились в фалангу и ощетинились копьями. Клибонарии сосредоточились у подножья холма и ждали только сигнала, чтобы ринуться в атаку.
— А что это за люди справа? — неожиданно спросил император, указывая на кромку леса.
— Это дозорные сиятельного Ратмира, — соврал, не моргнув глазом Модест. — Я жду подхода основных сил префекта в течение ближайшего часа. Они ударят готам в тыл и тем самым облегчат нам задачу. Если ты не возражаешь, божественный Либий, то я сам поведу клибонариев в атаку. Мы ударим готам во фланг и тем самым отвлечем на себя конницу рекса Тудора.
— Клибонариев поведу я, — надменно бросил Либий. — А ты, комит Модест, двинешь фалангу вперед сразу же, как только мы войдем в соприкосновение с готами.
Пятьсот гвардейцев во главе с императором рысью спустились с холма и присоединились к клибонариям. Комит Модест с усмешкой наблюдал за божественным Либием, скакавшим вдоль рядов римлян, изготовившихся к атаке. Позолоченный шлем императора был украшен султаном из алых перьев, хорошо видимых не только своим, но и чужим. Либий вскинул руку, и клибонарии, развернувшись в лаву, бурным потоком понеслись в сторону застывших в неподвижности готов. Рекс Тудор почему-то не торопился вводить конницу в битву и позволил клибонариям смять правый фланг своих пехотинцев. Конные римляне смешались с пешими готами в кровавый клубок, который медленно покатился по зеленому полю, к восторгу легионеров, приветствовавших победу божественного Либия громкими криками.
— Трубите наступление, — обернулся к сигнальщикам комит Модест. — И да поможет нам Бог.
Фаланга дрогнула в предвкушении кровавой забавы и двинулась вперед. Легионеры сомкнули щиты и ощетинились копьями. Сто пятьдесят шагов, отделявших их от готов, они проделали в мгновение ока. Чиновники свиты императора, стывшие конными истуканами на холме, услышали страшный треск — копья римлян ударили в щиты врагов. Пехота Тудора, уже теснимая с фланга клибонариями, стала медленно пятиться назад. Их ряды стали распадаться, казалось, еще немного, еще одно усилие — и готы побегут, бросая на окровавленную траву щиты и копья. Чиновники свиты ликовали за спиной Модеста, но сам комит смотрел не на поле битвы, а на заросли, из которых густо валила пехота. Варваров было так много, что они буквально заполонили пространство между холмом и наступающей римской фалангой. Крики ликования сменились криками ужаса, ближники божественного Либия вдруг осознали, что битва проиграна и что самое время спасаться бегством. Комит Модест первым развернул своего коня и стремительно ринулся с холма в сторону противоположную той, где истекала кровью римская пехота, атакуемая в лоб, с тыла и с флангов. Впрочем, далеко ускакать свите божественного Либия не удалось: перепуганные комиты и охранявшие их гвардейцы натолкнулись на конных варваров, как раз в это мгновение огибающих холм. Сопротивление было бессмысленно, а потому Модест придержал коня и мгновенно спешился, признавая тем самым свое поражение. Подскакавший варвар принял из рук комита меч и тут же вернул его хозяину.