Ведун Сар
Шрифт:
Византия, как пояснил гостю Феофилакт, еще не оправилась от чудовищного поражения, нанесенного ей вандалами Янрекса пять лет тому назад. Кроме того, божественный Лев допустил, по мнению евнуха, еще один промах, он слишком доверился своему зятю Зинону. Исаврийцы частично уничтожили, а частично вытеснили из свиты императора вождей северных варваров, но тем самым сильно подорвали боевой потенциал византийской армии. Конечно, наглые франки надоели всем константинопольским патрикиям, включая самого императора, но, как вскоре выяснилось, исаврийские вожди оказались ничуть не лучше своих предшественников. Магистром пехоты, вместо казненного Родоария, старшего сына сиятельного Аспара, стал некий Илл, ближайший сподвижник Зинона, прославившийся разве что драками в константинопольских притонах да оглушительным поражением в Африке, ответственность за которое он с полным правом должен был разделить с сиятельным Василиском. А лучшим полководцем империи, на взгляд Феофилакта, был выходец из Приднепровья Иоанн Скиф, человек молодой, но уже успевший проявить себя в войне с персами. К сожалению, дукса Иоанна сейчас не было в Константинополе, так что рассчитывать на него в любом случае не приходилось.
— И что ты мне посоветуешь, светлейший Феофилакт? — нахмурился Орест.
— Ждать и надеяться, — пожал плечами евнух.
Совет был ценным, что и говорить. Феофилакт, заслуживший прощение божественного Льва, не без помощи Ореста, кстати, не был расположен к авантюрам. За минувший год он сильно обрюзг и потерял вкус к интригам. Похоже, евнух смирился со своим незавидным положением и той скромной ролью, которую он играл в окружении императрицы Верины. Зато Оресту пока что рано было отправляться на покой. Сын комита Литория, уже не раз в своей жизни терпевший крах, и в этот раз не собирался смиряться под ударами судьбы. Для начала он решил поближе сойтись с константинопольскими патрикиями. И первым человеком, с которым он познакомился, оказался высокородный Пергамий, чуть было не ставший ректором Нумидии, обширнейшей провинции, ныне находящейся во власти вандалов. Увы, поражение сиятельного Василиска отразилось на судьбе не только военных, но и гражданских чиновников его свиты. Среди попавших в опалу оказался и Пергамий, отправленный императором в отставку. Сам Пергамий считал, что с ним поступили несправедливо, и Орест охотно поддержал его в этом мнении. Опальный ректор был человеком не бедным, его дворец считался одним из самых роскошных в Константинополе, а потому он с охотой приютил у себя римского изгнанника. Орест, не испытывавший недостатка в средствах, мог бы приобрести столице Византии собственное жилище, но не спешил этого делать по двум причинам: во-первых, он собирался в скором времени вернуться в Рим, а во-вторых, ему неожиданно приглянулась дочь высокородного Пергамия. И хотя возраст жениха уже приближался к пятидесяти, он все-таки рискнул сделать предложение благородной Анастасии. Несостоявшийся ректор раздумывал недолго и уже через два месяца благословил Ореста и Анастасию на долгую счастливую жизнь. Устроив личные дела, бывший префект Италии с троекратно возросшим рвением взялся за решение дел политических. В поле его зрения попал сенатор Олибрий, человек в общем-то ничем не примечательный, не обладающий особыми достоинствами, кроме одного, но для Ореста немаловажного. Олибрий был мужем младшей дочери Валентиниана, что не давало ему никаких преимуществ в Константинополе, зато вполне могло пригодиться в Риме. Олибрий принадлежал к известному в Византии патрицианскому роду, был довольно богат, но не слишком честолюбив. Оресту пришлось буквально по капле вливать ему в уши яд тщеславия, пока наконец в толстом сенаторе заговорил голос доблестных предков. Вообще-то константинопольские патрикии, не в обиду им будет сказано, сильно уступали римским в честолюбии. Немудрено, что императором в Византии стал человек абсолютно не родовитый, чьи предки столетиями ковырялись в земле, ничем не выделяясь из общей серой массы. А божественный Лев, мало того, что сам был не родовит, так еще и окружал себя разными выскочками, вроде исаврийца Зинона. Последнего Оресту довелось увидеть на скачках, и, надо сказать, зять императора ему поглянулся. Это был рослый, широкоплечий, статный человек, с умными карими глазами и роскошной шапкой курчавых волос. Зинону было уже около сорока лет, но он по-прежнему привлекал взоры не только зрелых матрон, но и юных девушек. Поговаривали, что его жена Ариадна души не чаяла в красавце муже, к большому неудовольствию своей матушки. Императрица Верина оказалась едва ли не единственной в Константинополе женщиной, которая терпеть не могла пронырливого исаврийца. Впрочем, божественного Льва эта застарелая вражда скорее радовала, чем огорчала. Он попеременно вставал на сторону непримиримых врагов и тем самым сохранял в империи необходимое равновесие. Орест, не без помощи своего тестя Пергамия, довольно быстро разобрался в ситуации, сложившейся при константинопольском дворе, и теперь прикидывал в уме, как бы ею поудачнее воспользоваться. Единственное, в чем Верина и Зинон сходились, так это в пристрастии к скачкам. Константинопольский ипподром превосходил размерами римский, что слегка задело патрикия Ореста. Обширная арена этого грандиозного во всех отношениях сооружения была окружена каменными трибунами, вмещающими десятки тысяч зрителей. И во время скачек эти трибуны никогда не пустовали. Не пустовала и императорская ложа. Сам божественный Лев редко радовал константинопольцев своим появлением на публике, зато еще не было случая, по крайней мере, на памяти Ореста, чтобы скачки проигнорировали Верина и Зинон. Эти двое никогда не сидели рядом. Зинона обычно сопровождали расфуфыренные комиты из исаврийцев и супруга Ариадна, женщина миловидная, но сильно уступающая красотой своей матери. Последняя неизменно являлась на скачки в сопровождении целой группы молодых людей, завитых, напомаженных и разодетых в пух и прах. Обычно юные щеголи стояли за спиной сиятельной Верины и громкими криками приветствовали победу «синих». Конечно, скачки на колесницах, запряженных парой, а то и четверкой коней, — зрелище довольно интересное, но все-таки, по мнению Ореста, не настолько, чтобы терять разум и бить в спину впереди сидящих, как это делали Олибрий и Пергамий, когда кто-то из «зеленых» первым приходил к финишу. Сиятельный Зинон поддерживал «зеленых», возможно, в пику своей теще, во всяком случае, он живо реагировал на победу «своих» и неизменно освистывал «чужих». Порою споры на трибунах переходили в драки, и тогда в свару вмешивались дюжие молодцы из гвардейской схолы, награждая тычками и правых, и виноватых.
— Случались происшествия и похуже, — просветил своего недоумевающего зятя Пергамий. — С многочисленными жертвами среди бунтующих зрителей. Между прочим, здесь на этой трибуне, прямо перед императорской ложей, был убит сиятельный Руфин, дед известного тебе Аэция. Случилось это лет семьдесят пять тому назад, но у константинопольцев хорошая память.
Императрица Верина победу «синих» приветствовала ослепительной улыбкой, а на поражение никак не реагировала, сохраняя горделиво-надменное выражение на удивительно красивом лице. А вот среди ее беснующихся спутников Орест почти сразу выделил двоих: рыжеватого юношу лет семнадцати с выразительными зелеными глазами и жгучего брюнета с глазами-вишенками, который если и превосходил годами своего рыжего приятеля, то не намного.
— Первый — Тудор, сын рекса Тудомира, — охотно пояснил осведомленный Олибрий. — Он с десятилетнего возраста живет в Константинополе и неизменно пользуется расположением императрицы. Молва уже объявила его любовником сиятельной Верины, однако супруга божественного Льва утверждает, что испытывает к нему лишь материнские чувства. Многие пытались уличить императрицу в неверности, но, увы. Говорят, что Зинон даже назначил награду тому проныре, который застигнет Верину в сомнительном положении, но я пока не слышал, чтобы эти деньги были востребованы.
— А второй? — напомнил любопытный Орест.
— Анастасий — сын комита свиты Меропия и, между прочим, родственник патриарха Ефимия. Говорят, что патриарх весьма расположен к Анастасию, хотя последний не отличается особым благочестием.
— Выходит, у Верины нет любовника? — не поверил Орест.
— Прежде таковым считался сын божественного Антемия, небезызвестный тебе Маркиан, но эти слухи не подтвердились.
— А что, божественный Лев очень ревнив?
— Вот уж не думаю, — засмеялся Пергамий. — Дело не в императоре, сиятельный Орест, в патриархе, который считает Верину образцом благочестия.
— Однако она не чурается развлечений, — усмехнулся Орест.
— Иерархи церкви не видят в скачках ничего предосудительного, — пожал плечами Олибрий. — И по-моему, они правы.
Следующий год ознаменовался для Ореста радостным событием: у него родился сын, которого префект на радостях назвал Ромулом, в честь одного из основателей славного города Рима. Высокородный Пергамий закатил грандиозный пир по случаю рождения долгожданного внука и пригласил на него едва ли не всех знатных мужей Константинополя. К удивлению многих, поздравить счастливого деда приехал зять императора, всесильный Зинон. Его появление в доме Пергамия могло означать только одно: с ректора сняли опалу, и теперь он может рассчитывать на покровительство сильных мира сего. Пергамий был на седьмом небе от счастья, но, блюдя достоинство патрикия, прежде всего представил высокому гостю своего родовитого римского зятя.
— Наслышан, — благосклонно кивнул Зинон Оресту. — Поздравляю с рождением сына и наследника, префект.
Это было приглашением к серьезному разговору, и Орест немедленно воспользовался даром небес. Пергамий сделал все от него зависящее, дабы разговору беглого префекта с всесильным временщиком никто не помешал. Божественный Лев в последнее время сильно прихварывал, и многие полагали, что недалек тот час, когда его на троне Константина Великого сменит внук, тоже Лев, рожденный дочерью Ариадной. Разумеется, править из-за спины младенца будет Зинон, в этом ни у кого из патрикиев, включая и Ореста, не было ни малейших сомнений. Зинон уже сейчас контролировал гвардию, почти сплошь состоящую из исаврийцев, имел прочные позиции в армии, и, пожалуй, единственной помехой его возвышению могла стать церковь, возглавляемая упрямым патриархом Ефимием.
— Я слышал, что божественный Антемий назначил своим преемником внука, обойдя тем самым своих сыновей, — начал Зинон разговор с новости двухлетней свежести.
— Исключительно между нами, сиятельный Зинон, я бы и сам не доверил империю высокородному Маркиану. Слишком уж он подвержен женскому влиянию.
Зинон шутку оценил, растянув тонкие губы в брезгливой усмешке, и благосклонно кивнул остроумному собеседнику.
— Если бы супруг прекрасной Алипии был христианином, то я бы, пожалуй, смирился с выбором божественного Антемия. Однако сиятельный Ратмир слишком тесно связан с кругом русов Кия, чтобы империя могла спокойно спать во время его правления.
— Ты не пробовал обращаться к патриарху?
— Пробовал, — кивнул Орест. — Я даже передал ему письмо епископа Медиоланского Викентия. К сожалению, послание, видимо, не дошло до адресата. Ничем иным объяснить поведение патриарха я не могу. Уж очень страшные факты там приводились. Если у тебя есть время, сиятельный Зинон, я готов представить тебе свидетельства очевидцев.
Время у зятя императора было, поскольку он с интересом углубился в чтение сначала откровений комита Дидия, а потом сенатора Скрибония. На красивое лицо Зинона набежала тень, но более он ничем не выдал своего отношения к свидетельствам высокопоставленных римских чиновников.
— Это тот самый младенец? — спросил он у Ореста немного погодя.
Вообще-то в письмах речь шла о сыне дукса Сара, а вовсе не о внуке Антемия, но Орест не устоял перед соблазном слегка покривить душой:
— У меня есть все основания полагать именно так.
— Увы, — вздохнул печально Зинон, — языческие культы и богомерзкие ереси процветают не только в Риме, но и в Константинополе. Дьявольские соблазны окружают нас со всех сторон. Им подвержены не только высокородные мужи, но и почтенные матроны.