Веха
Шрифт:
– Тётя Луша! А где Пашка? – спрашивал он у матери. – Нас бригадир вызывает, сказал, чтобы мы бежали на луг и стягивали волокушами копны с сеном к стогам. Нам там дадут лошадей, а то боится, что не успеют собрать сено в стога до дождя!
Я сразу же соскочил с сеновала, даже не касаясь лестницы. Мне всегда нравилось ездить верхом на лошади, поэтому я, вместе с Жеником, побежал на луг. Там уже было много народа, также и подростков, как их называли, парубков. Они вместе с девчатами складывали сено в стога. На каждом стоге стоял дед, который руководил укладкой сена в стог, чтобы он стоял ровно, и чтобы дождь не смог его промочить. Солнце пекло сильно, пот стекал по горячим телам, но я не снимал рубаху, чтобы не обгореть. Когда работаешь, то не замечаешь этого.
Сегодня было десятое августа, но погода стояла такая, как будто это было середина июля. До обеда я притащил на лошади больше десяти копёшек сена, когда с запада, вдруг с того ни с сего, стало натягивать тучи и подул свежий ветерок. Бригадир, дядя Ваня, яростно кричал, призывая всех, чтобы пошевелились, а то нагрянет гроза.
Управились! И когда упали первые капли дождя, все стога были уложены и укреплены жердями, чтобы ветер не смог срывать сено со стога. Я, Женя, Данила, Иван и ещё несколько пацанов, погнали лошадей на стан, чтобы передать их конюху, деду Еремею. Мы его очень любили за то, что он разрешал нам ходить с ним в ночное. Пока гнали коней, началась гроза, чёрные тучи затянули весь небосвод, и небо обрушилась на нас, нещадно хлестая по лицу и телам жёсткими струями дождя с ветром. Мокрых, но до предела счастливых нас и встретил дед Еремей возле огромной, колхозной конюшни. Ярёмой его звали все от мала до велика, и он не обижался, лишь только посмеивался себе в бороду, посматривая на людей.
01.04.2015 год.
Веха!
Начало пути!
Часть вторая!
Как дед Ярёма рассказывал всякие байки и истории, никто из наших односельчан не мог. И главное то, что слушали его с удовольствием и взрослые, и особенно мы, детвора. Обычно он рассказывал нам сказки, и приключения, которые произошли с ним за его долгую, и интересную жизнь. По крайней мере, нам так казалось. Самое интересное было то, что он мог рассказать так историю, над которой надо было плакать, что все хохотали до слёз. Поэтому мы и ради этого бежали к нему в ночное, чтобы посидеть с ним возле костра, поесть печёной в золе картошки, и кусочки поджаренного на огне сала, что было невероятно вкусно в тот момент. Кроме этого, он обязательно разрешал нам уже под утро, покататься на конях без всякой упряжи, а это тоже было классно. Ещё мы с удовольствием мыли коней, причём не только мальчишки, но и девчата. Приходили в ночное и уже взрослые парни и девушки, возвращаясь с ночных танцев, которые постоянно звенели то в одной деревне, то в другой. Они также присоединялись к нам, чтобы послушать деда Ярёму!
Конюшня от нашей деревни находилась недалеко, всего около километра, но мы решили переждать непогоду у деда в его конуре. Гроза набирала силу, и дождь уже просто лил, как из ведра, а молнии блистали со всех сторон. Раскаты грома, невольно, прижимали нас к земле. В этот момент я невольно вспомнил о своём отце и брате. Они, скорее всего, ещё не успели добраться до города. Дед Ярёма налил нам всем в кружки кипятка и, продолжая бурчать на нас, улыбаясь в свою бороду, сказал, чтобы мы, обормоты, не спешили пить кипяток.
Посматривая слегка иронично на нас, он присел на кусок бревна, и протяжно сказал. – Да! – после чего погрузился в какие-то свои воспоминания.
Такое с ним бывало часто, и в этот момент было бесполезно его о чём-нибудь спрашивать. На столе у него лежал кусок сахара с кулак, мы его порубили на мелкие кусочки огромным ножом, и тоже расселись кто куда, потягивая горячий чай, чтобы быстрее согреться. На стене у него висела старая берданка, а на полке стояли ровным рядком несколько металлических гильз с зарядами. Мы знали, что там вместо дроби насыпана крупная соль, которую привозили для коров, и не только для них. Почти все те, кто работал на ферме, брали эту соль и домой. От разгорячённых тел над нами образовалось небольшое облачко от пара, исходящего от мокрой одежды и наших тел.
– Дед, а дед! – вдруг не выдержал Данила, тоже мой одногодок, он жил на другом конце деревни, ближе к погосту. – Расскажи нам, как ты ездил на север, на заработки!
Когда-то, ещё при царе, Ярёма ездил в Архангельскую губернию на заготовку леса. Их тогда нанимал какой-то купец из Почепа, пообещав им хороший заработок. Приехал дед оттуда с перебитой ногой, которую таскал за собой так, что мы его, между собой, прозвали руб-пять!
Очнувшись, как бы выйдя из небытия, Еремей посмотрел на нас, а затем перевёл взгляд на открытые ворота, через которые было видно, что дождь стал стихать, да и небо стало проясняться, и сказал. – Значит так, ребятки! Сегодня уже некогда мне с вами лясы точить, да и рассказывал я вам про это десяток раз, но когда навестите меня в ночном, то я вам расскажу. Только теплее одевайтесь, а то ночь-то прохладной будет после дождя!
Действительно, через несколько минут дождь вообще прекратился, и даже выглянуло солнце, радостно постучавшись в окошко каптёрки деда. Поблагодарив Еремея за чай, мы, весело, выбежали из конюшни и припустили к себе в деревню.
После дождя стало парить, земля была тёплом, отчего и вода в лужах также источало тепло. Бежать босиком было легко и приятно и, радуясь вместе с солнышком тому, что после такого дождя воздух стал чистым и прозрачным. На западе, над Балыками, повисло огромное коромысло-радуга. Солнце перевалило через полдень и приближалось к этой самой радуге, приближая, таким образом, и вечернюю зарю. Во рту у нас не было за весь день ничего, кроме утреннего молока с хлебом, да чая от деда Еремея, поэтому и мысли у нас были только одни, чтобы быстрее добраться до дома, и поесть. После этого мы договорились бежать на речку порыбачить! После такой грозы клёв должен быть отменным, но всему этому не суждено было сбыться.
На полпути к своей деревне, нас перехватил председатель нашего колхоза, Пётр Емельянович, на своей двуколке, запряжённой вороным конём. Он до такой степени был горячим, что не стоял на месте, перебирая ногами и, молотя копытами по жидкой грязи. Наш председатель был лет сорока по возрасту, чистый казак-рубака, во времена гражданской войны воевал под командой Щорса, коммунист фанат, не терпящий несправедливость, и не любящий лодырей. Таких он, не стесняясь, сёк своей плёткой по чём попадало. Его побаивались, но и все в округе уважали.
– Так, лоботрясы! – закричал он, поравнявшись с нами. – Нечего по лужам бегать! Разворачивайтесь и на ток, зерно надо спасать! Дождь подмочил края, вот теперь надо его лопатить! И быстренько!
Потом он обратился ко мне, смерив меня своим взглядом и добавил. – Павел будет старшим, а на току его мать сегодня за бригадира, так что там и покормит вас!
Сказав это, он отпустил поводья, и вороной понёс его в сторону нашей деревни, скорее всего, проверить сенокос, да убранное сено в стогах!
Все планы наши рухнули, но делать было нечего. Нрав у Петра Емельяновича был крутым, и он не разбирался, кто перед ним стоял, взрослый дядька, или пацан, как мы. Лупил он и девчат по задницам, а нас, пацанов, норовил хлестнуть по голым плечам.
Всё то, что мы намечали с друзьями, провалилось, и мы повернули обратно в сторону Беловска. На ток прибежали минут через десять, где мы и попали в руки моей мамы! На току уже была почти вся молодёжь, были там и наши Александр, с Дусей. Дома оставались только Ваня и Ксения, за которыми присматривала соседская бабушка, образовав что-то типа приличного детского сада прямо на улице, где и играли все маленькие детки, копошась вместе с живностью, но не в грязи, коей на улице было в достатке, а на бугорке, поросшей зелёной травкой! С нею рядом, на бревне, лежащем прямо на земле возле соседского дома, сидели ещё человек пять таких же дремучих бабушек, которые судачили между собой, вспоминая свою молодость!