Веха
Шрифт:
Потом она заглянула под навес, стены которого были сделаны из обыкновенных жердей, скреплённые между собой корой из лозы. Над дровами был сооружён довольно большой сеновал, где и хранилось сено на зиму, где я и обосновала своё гнездо. Дом, сарай, да и другие постройки были накрыты соломой, которую частенько снимали, чтобы додержать скотину до травы, а затем снова укрывали летом свежей соломой. Мелкие постройки, да и этот навес, были накрыты обычным тёсом, или щепой. Такая кровля была везде, и не только в нашей деревне.
Чмокнув удовлетворённо, она погладила Ваню по головке, который прямо сиял от счастья, и пошла в дом, увлекая нас за собой. Дуся к этому времени тоже навела порядок в доме и поджидала мать с братом к обеду. Ксюша играла с девочками на улице в огромной песочнице, сооружённой мужиками для детей. Там же были и качели на верёвке, привязанные к огромной, пологой ветке, такого же огромного клёна. Погода вроде и наладилась, но всё равно было прохладно, поэтому бабки, сидящие на бревне, кутались в фуфайки.
Не успели мы, как следует устроиться за столом, ожидая, когда мать нальёт вкусных щей, которые издавали такой запах, что слюни сами собой заполняли рот, как увидели через окно отца, въезжающего во двор. Выскочив из-за стола, мы все побежали встречать его, радостно толкаясь в дверях. Мать осталась сидеть на лавке, опустив натруженные руки на колени. Она улыбалась, но капельки слёз застряли у неё в уголках глаз, потом, спохватившись, стала готовить обед мужу. Сходила в переднюю комнату и принесла оттуда бутылку своего самогона, после чего пошла тоже во двор, встречать мужа. К этому времени мы уже повисли у него на руках, мешая передвигаться, а он, вроде как сердито, на нас бранился, хотя мы отлично знали, когда он сердится. Прибежала и маленькая Ксюша, которую он взял на руки и, поцеловав мать, сказал ей, чтобы забрала вещи с телеги. После чего приказал Александру распрячь кобылу, напоить её и дать овса.
Пока мы теребили отца, зная, что он без подарков из города никогда не приезжал, Александр выполнил указания отца и вернулся в дом.
– Так! – произнёс отец, улыбнувшись. – Я голоден, да и вы тоже, как посмотрю, поэтому давайте пообедаем, а уж потом подарки.
Устроившись на своём месте, во главе стола, он посмотрел на мать и, взяв бутылку самогона, произнёс. – Ну, что, мать! Давай командуй!
После того, как мы все быстренько расправились с трапезой, отец взял свой походный мешок, больше похожий на рюкзак, только больших размеров, не спеша его, развязал, улыбаясь в небольшую бородку, и стал доставать подарки. Сначала он вынул оттуда цветастый платок и протянул его матери, а она, прослезившись, чмокнула его в небритую щеку и побежала к единственному зеркалу в доме, которое находилось на стене в передней комнате. Девочкам он достал тоже цветные, но косыночки. Схватив подарки, они также поцеловали отца и убежали вслед за матерью в комнату. Александру отец подарил кожаный ремень и гимназистскую фуражку, а нам с Ваней новые пеналы со школьными принадлежностями. Кроме этого он высыпал на стол сладких петушков, которые мы в один миг расхватали и, попрятав свои подарки, выбежали на улицу, где нас сразу же окружили мальчишки и девчонки, завистливо посматривая на то, как мы облизываем своих петушков.
Естественно пришлось делиться со всеми, по очереди слюнявя сладкие карамельки в виде петушков.
Через некоторое время, отец снова выгнал запряженную в бричку кобылу, которая успела отдохнуть, да подзаправиться и, посадив мать с Александром и Дусей в бричку, укатил в сторону Беловска. Бричку он брал в колхозе для поездки в Почеп, она досталась колхозу ещё со времён гражданской войны. На ней и приехал наш председатель в Беловск, сняв только пулемёт сзади. Когда-то она служила тачанкой у Щорса, а так как Петра Емельяновича направили к нам руководить колхозом, ему и выдали её, но ездил он почти всё время на двуколке, оставив бричку только для того, чтобы оказывать какие-нибудь услуги для людей, например провезти молодых, или съездить куда-нибудь далеко. У неё был ход на рессорах, поэтому ехать было приятно, не ощущая, практически, ухаб и рытвин. Да и лёгкая была для лошади. Отец наш, да и мать тоже, пользовались в округе добрым авторитетом, поэтому и нас старшие всегда трепали по волосам, как бы проявляя определённое уважение к нашим родителям. А, в общем, наша деревня, славилась дурной славой, из-за того, что напившись, мужики всегда устраивали драки между собой, но если кто-то встревал в их драку со стороны, то их били уже все мужики нашей деревни, забыв о распрях. Да и поводы всегда были какие-то странные, то чьи-то куры не туда зашли, то коза соседская зашла в огород соседа. Что самое интересное, то ходила эта живность, где попало и, по трезвой, никто ни на кого не обращал внимания. Это я потом понял, что дрались мужики для того, чтобы выпустить пар, да и просто, чтобы подраться. Зато утром, встречая лошадей с ночного, собирались и хохотали до слёз, потягивая самокрутки! Интересная у нас была деревня, и я никогда не мог даже подумать о том, что когда-то придётся её покинуть. Оно действительно так, я мог спокойно заночевать в любом доме, и никто даже не подумал бы что-то сказать плохого. На улице, которая вела в сторону Балык и доходила до самого погоста, жили мои такие же родственники, как и рядом. Я часто ночевал у своих тёток и дядек, играя допоздна со своими двоюродными братьями и сёстрами. Также и девочки часто убегали к кому-нибудь. Ночевали и у нас, особенно летом, забравшись на сеновал, там и засыпали. Зимой на нашу печь набивалось масса детишек разных возрастов и слушали сказки моей матери. Она была сказочница на всю округу. Также она многих лечила, могла заговаривать боль, снимать опухоли и убирать нарывы. Она чем-то таким владела, что могла помогать людям, за что ей все были очень благодарны, и почти всё время приносили нам какие-нибудь гостинцы, обращаясь к ней за помощью. Также она принимала у всех женщин нашего села, да и не только нашего, роды. В общем, была кудесница, да к тому же красавица!
Батя наш, когда выпивал с мужиками, тоже постоянно участвовал в драках, да и вообще был задиристым. Хоть и не огромного телосложения, но спуску никому не давал. Молодёжь тоже устраивала свои бои, но там всё было из-за девок. Нашим парням нужны были невесты из соседних деревень, так как все в нашей деревне, так, или иначе, были родственниками, а в других деревнях присутствовала своя конкуренция, но я тогда этого ещё, естественно, не понимал. Нам, пацанам, было интересно смотреть, как наши парни справляются с другими, и девчата с удовольствием гуляли с ними, как бы приветствуя победителей.
Перед тем, как уехать, отец приказал мне смотреть за малышами, да приглядывать за домом и свиньями, которые копошились в грязи недалеко от дома, и укатили. Ксенья с Иваном побежали к малым, которые игрались в песочнице, да по очереди катались на качелях. Клён, на котором были прикреплены качели, был очень старым. Поговаривали, что ему уже больше ста лет. Макушка клёна была обуглена от попавшей в него молнии, помешав ей поразить дом наших родственников. В этом доме проживали Мурашки, они были родственниками по материнской линии, рядом с ними тоже жили Мурашки, а чуть дальше Гирды. Но таких семей в нашей деревне было всего шесть, все остальные были Песни. Преобладали родичи именно по отцовской линии, это у него были и братья, и сёстры, а уже у них были свои семьи. Клён наш был виден далеко от деревни, он был единственным таким деревом в самой деревне, остальные были плодовыми. Можно сказать сплошной сад, который укрывал деревню весной своими цветами. Было у нас всё: и яблони, и груши, и сливы, и вишни, которые росли повсеместно. Возле нашего дома даже росло дерево, на котором созревали грецкие орехи, но, правда, не каждый год. Ближе к косогору стояли несколько каштанов, а на погосте сплошь росли берёзы.
После попадания молнии, клён лишился макушки, а та трещина, которая образовалась после удара, затянулась с годами, образовав огромный, уродливый шрам на теле клёна. По весне мы собирали с него сок, и пили кружками. Мне всегда нравился именно кленовый сок, потому что он был сладким, ни то, что у берёз, хотя берёзового сока мы все тоже собирали очень много, а затем родители делали из него квас, который пили от жажды почти весь год.
Во времена гражданской войны, на этом клёне было повешено несколько человек. Сначала вешали красных, а потом красные вешали белых, до сих пор не могут разобраться, кто из них был больше виноват, но самое интересное, из нашей деревни никого не повесили. Это были или комиссары, как их называли белые, или белогвардейцы, как тех называли красные. Когда мне было около трёх лет, я помнил, как повесили одного такого белогвардейца, после чего я больше года боялся подходить к тому месту, но время лечит всех, лечит и такие раны.
Присев на лавку, стоящую под окнами нашего дома, стал ковырять палкой землю, рисуя всякие фигуры на сырой земле. Идти в своё убежище я боялся, чтобы потерять из вида сестрёнку и брата, особенно сестрёнку, которая была шкодливой и вечно залезала в разные истории. Достаточно было того, что бабки не усмотрели за ней в прошлом году, и она упала в колодец. Хорошо хоть дядя Ваня Гирда проходил мимо и увидел, как она юркнула вниз головой. Если чуть упустишь, залезет в крыжовник и вся исцарапается, или начнёт разбивать яички прямо там, где курочки неслись. Однажды, ей захотелось узнать, к чему крепятся ножки у цыплят, и оторвала у одного из них одну ножку, после чего курица и индюки чуть её не заклевали.
Вот такая была моя сестричка. Ванька всегда был спокойным, как и Александр, поэтому я за него был спокоен.
Немного позёвывая после сытного обеда, я увидел, как ко мне стал приближаться один индюк. Он был у нас среди всех самый здоровый, и всегда старался клюнуть меня, когда я проходил рядом с ним. Вероятно, любовь у нас с ним была обоюдной, вернее ненависть. То, что я его ненавидел, было понятно, но за что он ко мне всегда цеплялся, было непонятно. Я его не трогал, да и обходил всегда стороной.