Веха
Шрифт:
В самом начале ноября замело, и сразу намело столько, что мы, все вместе, почти весь день расчищали двор от снега. Как всегда зима приходила неожиданно, не то, что лето. Основную живность, то есть птицу, овец, индюков, начали потихоньку сбывать на базаре, оставив себе на зиму. Свиней, как правило, начинали резать только тогда, когда начинались морозы, чтобы не портилось мясо, хотя, периодически, их резали для еды, но небольших. Так делали все, оставляя себе немного, а остальное мы, пацаны, разносили по соседям. Приносили и нам, таким образом, в каждой семье всегда было свежее мясо и сало. Об этом даже договаривались, чтобы не резать одновременно. Мы, детвора, всегда присутствовали на процессе, когда начинали смалить свинью, обжигая её соломой, но самое интересное для нас было это тогда, когда начинали тушу разделывать. Шкурка! Только что обмытая горячей водой, и соскоблённая ножом, она была такая аппетитная, что не было сил удержаться. Нам, конечно же, отрезали большие куски, при этом постоянно ругая. Мы получали подзатыльники, но всё равно лезли к взрослым, и всё начиналось сначала. А какая была свежатина, зажаренная на большой сковороде, которая сопровождалась неизменной самогонкой и до поздней ночи. Мать с Дусей суетились возле мяса, внутренностей, нарезая по кусочку соседям, которые мы потом разносили. Вообще процесс был очень запоминающий, и мы всегда с трепетом ждали его, боясь пропустить.
А какие мама делала колбаски? Пальчики оближешь! Всё, что оставалось, она просаливала и раскладывала по небольшим бочонкам, сало отдельно, мясо отдельно. Таким образом, к Новому году, эти два бочонка наполнялись мясом и салом, и нам хватало до весны. Ходить зимой в школу было конечно утомительно, но интересно, когда была погода терпимой. Но когда начиналась метель, идти по открытому полю становилось невозможным. Частенько нас подвозили до Беловска, но всё равно, большинство ходили пешком. Огромные валенки до самых колен, натирали ноги под коленями до такой степени, что иногда даже кровоточили, но отец запрещал их обрезать, ругаясь нещадно на нас. В валенках ходили все, и взрослые, и дети. Верхняя одежда, да и штаны, были ватными. В них мы и ходили. У мамы был укороченный тулуп, больше похожий на шубку, а отец всегда ходил в длинном тулупе. У Дуси тоже был коротенький полушубок, как, собственно, и у Василия, и у Александра. По нашим, деревенским меркам, это было зажиточно. Но так было далеко не у всех. Кто-то в ватниках и ходил всю зиму, латая их, перелатывая из года в год, хотя именно в нашей деревне все взрослые красовались в таких тулупах и полушубках. Отчего нам все завидовали, называя нас между собой кулаками.
Из-за того, что наш дед передал весь конезавод красноармейцам в самом начале гражданской войны, нас не трогали, не трогали всю нашу деревню. Практически все у нас поддерживали советскую власть, многие были коммунистами, но никогда не выпячивались, а работали, как все на тех же самых полях и огородах, собирая вместе со всеми урожай, участвуя в сенокосах. Практически, почти во всей округе, в частных подворьях, за небольшим исключением, не было своих лошадей, всех забрали в колхозы. Позабирали и коров, особенно бычков и молодых тёлок, а у нас было три коровы. Правда мать каждый день сдавала в колхоз по ведру молока, как и наши соседи. Всех всё устраивало.
Очень многие голодовали, особенно дети. Мы часто приносили в школу хлеба, сала, бывало, что прихватывали и мясо тайком от родителей, и раздавали им на переменках.
Если посмотреть со стороны на нас, когда мы шли в школу, или возвращались домой, то нас можно было сравнить со стайкой гусей, которые направлялись к реке. Впереди шли старшеклассники, а мы плелись позади, да ещё присматривая за совсем малыми детьми, которые ходили только в первый, или во второй класс, как наш Ваня. Ванька зимой был очень кволый и часто хныкал, когда ветер не давал идти, а я злился на него, называя его нытиком, но никогда не бросал одного. У нас уже был такой случай, когда один мальчик замёрз, возвращаясь из школы. Никто не заметил, что он отстал, в это время начиналась пурга, ветер дул прямо в лицо, залепливая глаза, вот и не усмотрели, но я тогда ещё не ходил в школу. После того случая, взрослые, во время метели, шли позади, чтобы видеть всех детей.
Ну а вечером, после того, как поужинаем и приберём в доме, да сделаем уроки, мама залезала к нам на печь, а мы, устроившись вокруг неё, начинала рассказывать нам сказки. Вьюшка гудела от ветра, напоминая бесов, мать рассказывала про ведьм, чертей и леших, которые бродят по деревне и поджидают непослушных деток. Очень часто к нам приходили наши соседи, мальчики и девочки, и вместе с нами слушали сказки, раскрыв рты от внимания и волнения. Зато потом нам приходилось их провожать по туннелям, проделанным в снежных сугробах. У нас тоже страх перехватывал дыхание, но старались держаться, перекликаясь друг с другом. После Нового года наступали зимние каникулы, да и погода как бы устаивалась, чувствовали мы уже прекрасно, и радовались морозному дню. С утра и до самого вечера, пока не темнело, мы пропадали на горках, коих у нас было в достатке. Но, в основном, катались на той, которая вела к Городцу, там, где был проход к колодцу, взрослые запрещали нам кататься, чтобы не укатывать тропинку к колодцу. На самом Городце устраивали снежные крепости и затем сражались друг с другом, чтобы завладеть ею, или, наоборот, её защитить. Бывало, что и до крови, а то, что синяки были у каждых, это бесспорно. На нашем озере, мы сделали что-то вроде катка и гоняли маленький, плетённый из плотной нитки, скорее похожий на шпагат, мячик кривыми палками. Приходили к нам ребята из Близнецов, да из Беловска тоже заглядывали.
Однажды, это было в середине февраля, я задержался в школе, и мне пришлось одному бежать домой. Уже стемнело, было очень холодно, градусов двадцать мороза, поэтому я, лупя себя по бокам, старался быстрее добежать до своей деревни. На дороге не было ни единой живой души, только где-то вдали выли волки, которые нагоняли дикий страх в душу. Отойдя метров двести от Беловска, внезапно поднялся сильный ветер, который дул мне прямо в лицо, и я, кутаясь в свой ватник, натягивая шапку до самых бровей, согнувшись, как стручок, медленно стал продвигаться вперёд, стиснув зубы. Я понимал, что если сяду, то замёрзну. Время для меня остановилось, да и ощущение было такое, что я остановился и стою на месте, хотя упорно передвигал ноги, всматриваясь в очертание дороги, которая исчезала с каждой минутой. Пройдя открытый участок дороги, я наконец-то добрался до кустов, которые находились с правой стороны дороги, недалеко от нашей деревни. Я повеселел, но силы вконец покинули меня, и я решил немного отдохнуть под одним из кустов.
Раскидав ногами снег, я устроился под кустом так, чтобы укрыться от ветра и, обхватив руками дрожащее от холода тело, затих. Через некоторое время на меня стала наваливаться дрёма, да так, что не было сил даже открыть глаза. Веки стали неимоверно тяжёлыми, и я стал засыпать. Как ни странно, но мне стало тепло, как будто я находился на своей печи, куда доносился запах свежего, чёрного хлеба.
Наверное, я бы замёрз, но тут, откуда не возьмись, кто-то стал тыкать в моё лицо влажным носом, а затем мягкий, шершавый язык, стал облизывать щёки, нос, рот и глаза.
Я открыл глаза и увидел перед собой Шарика, который стоял возле меня и радостно вилял хвостом. Увидев, что я открыл глаза, он залаял и стал прыгать на месте, как бы приглашая меня подняться и идти домой.
И я поднялся! Мне стало тепло на душе, от того, что мой друг пришёл за мной. Не увидев меня среди вернувшихся школьников, он стал волноваться, а потом, побегав возле дома, пересилив страх перед волками, пустился ко мне навстречу. Здесь, под кустом, он и нашёл меня.
Через минут десять мы уже были возле дома, и я, обняв Шарика, поцеловал его в нос, вошёл в дом. Возле дверей стоял одетый в тулуп отец, с берданкой на плече, готовый покинуть тёплое убежище. Возле него суетилась растревоженная мать, да и дети сидели смирно, с тревогой посматривая на родителей. Вьюга набирала обороты, поэтому он и спешил, но в этот момент я вошёл в дом с раскрасневшимся от ветра и мороза лицом.
– Слава Осподи! – перекрестившись, промолвила мать, и бросилась ко мне, чтобы помочь раздеться.
– Обормоты! – произнёс отец и, раздевшись, ушёл в переднюю комнату.
– Осподи! Павлик! Ну, где тебя носило? – запричитала мать, усаживая меня к столу. – Я чуть с ума не сошла! Вон и отца подняла, чтобы шёл к тебе навстречу! Ему вон завтра рано ехать в Супрягино, а тут вьюга! Какая езда? Ну, где ты пропадал?
– Да задержала меня учительница, а ребята не дождались, а может и не заметили, что меня нет, вот и пришлось одному добираться! – произнёс я, шмыгая носом. – Возле нашей деревни вконец выдохся, и присел возле куста отдохнуть! Хорошо хоть Шарик меня нашёл и разбудил, а то я уже засыпать стал!
– Осподи помилуй! Сынок! Так ты бы замёрз, глупая твоя голова! Разве можно садиться отдыхать в метель да мороз? – всплеснув руками, воскликнула мать и, взяв небольшой кусок мяса, протянула его мне. – Вот сходи к Шарику, да угости его, милого!
Накинув на себя ватник, без шапки я вышел в сени, а оттуда во двор. Ветер сбивал с ног, снег залепливал глаза, но я добежал до навеса, под которым лежал Шарик, скрутившись комочком, забившись в соломе. Увидев меня, он поднялся и, виляя своим пушистым хвостом, подбежал ко мне. Я снова обнял его и дал ему мясо, которое он тут же, потащил на своё место, повизгивая от радости. Я присел возле него и смотрел, как он ест мясо, а Шарик, продолжая вилять хвостом, съел его за несколько секунд и, обнюхав то место, где когда-то лежало оно, снова подбежал ко мне.