Веха
Шрифт:
В Клинцах ещё было относительно спокойно, так как жизнь протекала размеренно, но комсомольские организации, под управлением коммунистов, постоянно агитировали молодёжь на разные стройки страны. Особенно много людей уезжало поднимать промышленные районы Донбасса и Криворожья, где были основные месторождения каменного угля, да и железной руды. Там построили и первую гидроэлектростанцию Днепрогэс! Поднимали металлургию, бурили шахты, строили заводы в Харькове, Луганске, Николаеве, Херсоне и других местах. Поднимали сельское хозяйство, чтобы накормить огромную страну. В Москве запустили первую линию метрополитена, строились новые порты и судостроительные верфи. Поднимали военную промышленность.
Но это было где-то. Про трудовые подвиги мы слышали по радио, да и на собраниях, которые проводились довольно часто на предприятии. Во все времена люди всегда были разными. Одни быстро реагировали на разные изменения в политики, и в порыве быть непременно первыми там, где тяжело, где опасно. Они сами рвались туда, затягивая своей энергией, и умением говорить, поднимая массы людей на всевозможные свершения. А были и такие, которых всегда было больше, кто оставался на своих местах, проживая всё в тех же домах, работая на тех же предприятиях, или прозябая в деревнях на колхозных полях и фермах.
Мы с Аней хоть и были комсомольцами, но куда-то срываться с места в романтическом порыве, не собирались. У нас были свои планы, и они основывались на том, чтобы создать свою семью, нарожать массу деток, и поднимать их по жизни, работая на предприятиях города. В общественной жизни фабрики мы участвовали, как и все комсомольцы. Павел с Иваном куда-то хотели сорваться, но потом вовремя одумались. К лету мы уже работали наравне с другими фабричными. Нам выдали свидетельства и распределили по сменам и цехам. Павел перевёлся на фабрику имени Ленина, а Иван ушёл работать на фабрику имени Октябрьской революции. Осенью Иван должен был расписаться с Лидой, они уже с ней жили вместе, сняв небольшой домик недалеко от фабрики. В нём проживала одна бабка, занимая маленькую комнатку, а весь остальной дом, отдала в распоряжение молодых.
Павел тоже пристроился к одной женщине. Она проживала на Стодоле, тоже недалеко от фабрики, а его девушка жила у родителей недалеко от фабрики.
Я же остался в общежитии, и ко мне подселили одного парня из того самого Кажушья. Звали его Илья, он был чуть моложе меня, но крупнее фигурой и ростом, очень добродушным и улыбчивым. Гулять он не любил, много читал, и почти всё свободное время проводил за чтением книг. Меня он полностью устраивал. Если честно, то Павел стал меня доставать своими ночными гульнями, и неугомонным характером. Мы продолжали очень часто встречаться, и проводить время где-нибудь на речке.
Я спросил у Ильи по поводу Марфы и её дочки, но он ничего не знал о ней, хотя пообещал обязательно расспросить о них у родителей. И узнал! Марфа действительно проживала у них в деревне, дом сгорел после того, как они с дочерью покинули его. С тех пор её никто не видел, и ничего не слышал о ней.
Вообще, в нашей деревне от голода и холода за тридцать второй и тридцать третий года, умерли больше тридцати человек! – сказал мне Илья как-то вечером, вернувшись из деревни после выходного дня. – Мы в те времена с мамой тоже уехали на Урал, где работал папа, а потом и мама! За счёт пайков, которые выдавали работающим, мы и выжили тогда! А у вас как было? – спросил он у меня.
– Тоже тяжко, но как-то от голода никто не умер! – отозвался я, вспоминая те времена. – Часто к нам приходили люди с детьми, как та Марфа, обычно с городов! Мы их кормили и давали хоть что-то на дорожку! Мать всегда переживала, что не может дать больше, у нас у самих семеро по лавкам было! Отец тоже ездил на Урал работать! В общем, как-то так!
Что мне ещё нравилось в Илье, это то, что он никогда не хитрил, не приставал с вопросами, сам всегда отвечал, если к нему обращались, но не выпячивался, хотя, исходя из его спортивной комплекции, то вполне бы и мог. Был в меру стеснительный, но мог и постоять за себя, а также за товарища.
Я хоть и как бы окончил учёбу, но тех, кто обучался на поммастеров, три раза в неделю за парты садили, и мы изучали разные технологии, что-то новенькое в ткацком производстве, главное, в технике и оборудовании. Наладка станков, это главное, что входило в мои обязанности, ну и подменить мастера в случае чего.
Работа мне нравилась, тем более, что перед отпуском Аню перевели всё-таки в одну смену со мной, и это было прекрасно.
Конец мая выдался очень тёплым и ласковым. Сады отцвели, и погода от ночных заморозков, постепенно перешла в стадию летней, даже какой-то бархатной. Нас это радовала такая погода и, частенько, мы с Аней засиживались в сквере до раннего утра. Оттуда и уходили на работу, если работали в первую смену. После смены отсыпались, а вечером и ночью всё повторялось.
У нас была с ней чистая любовь, никаких дурных мыслей не было ни у меня, ни у неё. Часами могли обсуждать с ней будущую нашу совместную жизнь. Она мне рассказывала о своей семье, о роде, который проживал в Смолевичах, в общем, обо всём, что приходило в голову. Я ей тоже, рассказал буквально всё. Всё о моей Малышевке, о своих братьях и сестрах, о том, какие они все хорошие, особенно маленькая Шурка. О папе, маме, дедушке Иване, обо всех родственниках, проживающих в нашей деревне. О том, откуда пошёл наш род. Она всегда слушала меня с открытым ртом, боясь пропустить хоть одно слово.
В словах всегда легче выражать те, или иные события, чем жить в этих самых событиях.
В конце мая я написал письмо родителям и попросил отца, чтобы за нами кто-нибудь приехал в Почеп двенадцатого июня, объяснив, что еду не один. Именно с кем, я не написал, оставив это сюрпризом. Июнь месяц в колхозе, особенно начало не очень были загружены для мужиков, поэтому я рассчитывал, что за мной приедет Матвей, или Василь. Вообще-то мы планировали выехать десятого июня, сутки погостить у Александра, а затем уже добираться до Малышевки.
Так мы и сделали. Деньги мы получили до обеда, а поезд, в сторону Брянска уходил вечером, поэтому у нас было ещё масса времени сбегать к Ане домой, забрать её сумку с вещами, и другими женскими штучками, и вернуться в общежитие. Я постепенно накупил всяких подарков для всех домочадцев, и уложил всё это в вещмешок, довольно объёмных размеров.
В семь вечера мы, устроившись у окна своего плацкартного вагона, уже отправились в долгожданное путешествие на родину. Если посчитать всё время моего отъезда из Малышевки, имеется в виду, последний мой приезд домой из Почепа, прошло уже полтора года. Естественно меня трясло от нетерпения, и какого-то тревожного ожидания. Тревожного не от тревоги за кого-то, а тревожного от ожидания момента, когда я ступлю на свою землю, пробегусь по знакомым до боли тропинкам, искупаюсь в нашем пруду, да и просто побегаю по полям и лугам. Обниму своих близких, и до ужаса хотел вкусить наш чёрный, изготовленный руками матери хлеб. Попить парного молока из кринки, а также выпить свежего мёда от полевых пчёл! Я так размечтался, что даже ощутил запах ржаного хлеба и этого мёда, который невозможно с чем-то спутать.