Великая игра
Шрифт:
— Дай мне эту силу! — крикнул я в гневе. — Иначе я выпущу тебе кишки и, пока не застынут твои глаза, будешь ты смотреть, как псы жрут их!
Снова засмеялся шаман.
— Захочу я — ты сам, как пес, будешь ползать передо мной, и скулить, и руки мне лизать. Такова моя сила. Хочешь быть равным мне? Я открою тебе ворота, а уж войдешь ты сам. И обретешь силу — или умрешь.
— Я войду, — упрямо ответил я, ибо я хотел мести.
…Не знаю, зачем я был ему нужен. Может, он хотел стать при мне тем же, чем Ильдехай при отце, — не скажу. Или правда радел за Уль-фангир и думал, что я смогу возродить былую славу их?
Или обитатели того мира, который мои сородичи называют Миром Духов, уже приметили меня и заставили шамана привести меня к себе? Ведь знаки судьбы Говорящего-с-Духами и правда сошлись на моем челе…
Я не знаю. Мне кажется, последняя моя догадка — истинная. Но я не стану спрашивать. Никого. Я то, что я есть.
…Перед шаманом сидел худой, озлобленный, недоверчивый мальчишка в выцветшем обдергайчике. Как смешны и жалки были эти потуги на роскошь! Однако перешитый из старых материнских платьев, украшенный затейливым узором да костяными бусинами кафтанчик был оторочен отличным мехом бурой лисы. Все грубое, тяжелое — а как иначе? Все своими руками, никто сюда товаров не привезет. Никто не починит оружия, потому наконечники стрел и копья — костяные. Как и игла в руках его полуослепшей матери. И это рядом с предками, лежащими среди сокровищ!
Мать назвала его отцовским именем — Ульбар. Говорят, с тех пор вождь начал потихоньку сохнуть и выживать из ума.
Древняя кровь выгнивала в юноше: в его стати было что-то женственное — и в тонкой кости, и в красивом нежном лице. Одновременно привлекательное и страшное. Но с девушкой его трудно спутать — в светло-карих глазах горит волчий голод и еще не попробовавшая крови жестокость. Этот волчонок может вырасти в страшного Волка древних легенд. Предкам это должно понравиться. Он силен. Пусть Духи испытают его.
— Ну? — поторопил его юнец, оторвав от мечтаний. Шаман нахмурился.
— Завтра Волчья Ночь. Ночь твоего рождения. Я открою тебе Мир Духов…
— Зачем он мне? Буду с духами говорить — стану вроде тебя, старым гнилым псом.
Старик засмеялся.
— А ты кто? Как ты живешь, потомок вождей? Где твое золото, где твои табуны и стада? Где твои подданные, твои женщины и рабы? — захихикал старик. — Три десятка стариков да баб? И ни одна из них не родит тебе ребенка, потому что старые уже. Посмотри на свое оружие — костяными стрелами стреляешь, потому как ни железа тут нет, ни кузнеца. Посмотри, что ты ешь, великий вождь! Суслик, и тот тебе лакомство, дичь-то отсюда разбежалась, а скот твой дохнет, потому как травы уже не хватает. Посмотри на свою мать — у нее зубы уже все выпали от дурной еды и тяжелой жизни. Скоро вы одну рыбу есть будете, да водоросли, да гадов из раковин. А выйти из Старого Стойбища ты не можешь — тебя обложили тут, как лису в норе. Да и живешь ты здесь лишь по милости духов. И моей. Не делись я с вами подношениями, которые мне люди приносят, давно бы сдохли с голода. Так что мной, старым гнилым псом, ты живешь.
Глаза мальчишки вспыхнули гневом, на скулах заиграли желваки, он прошипел сквозь зубы:
— А ты-то что можешь?
Старик снова захихикал.
— Я-то что могу? Я могу выйти из тела и лететь куда захочу. Я могу говорить с духами и узнавать у них о том, что далеко и близко, могу наслать порчу и излечить болезнь, сделать человека безумным и вернуть сумасшедшему разум, заставить великого вождя радостно лизать мою задницу после того, как облегчусь. Я могу заходить в чужие сны и насылать видения. Вот что я могу. — Говорил он уже спокойно. — Могу заставить самую красивую девицу, не знающую мужчины, приползти ко мне и умолять, чтобы я покрыл ее, как конь — кобылу.
— А что же не делаешь? — издевательски спросил Ульбар.
— Зачем? С годами понимаешь, что есть много куда более важных вещей, — так же просто ответил шаман. — Когда попадаешь в Мир Духов, узнаешь столько, что остальной мир для тебя становится как, — шаман показал, — как высохший козий помет. Великие знания, великая сила. Тебе этого не понять, — с сожалением и презрением сказал он.
— А тебе-то это зачем? — подозрительно нахмурился Ульбар.
— Мне — незачем, — усмехнулся шаман. Он уже увидел, что Ульбар заглотил приманку. Так что незачем вообще отвечать на его дурацкие вопросы. — Так ты идешь, сын вождя и, может быть, вождь?
Мальчишка поджал губы и нахмурился. Долго думал. Шаман сидел рядом, подставляя бесстрастное лицо лучам вечернего солнца.
— Хорошо. Пойдем.
Это было единственное место, куда юноша не осмеливался заходить. Тут жил непонятный страх, и Ульбар всегда объезжал этот холм стороной.
Древний курган над морем. Самый древний из всех здешних курганов. Кто тут лежит — никто не знал. А ведь шаман мог сказать, в каком холме кто похоронен, всех предков знал от самого Ульфанга. Но вот кто здесь спит — не ведал даже он. И казалось Ульбару, что тот, кто в этом кургане — не совсем мертв. Что он именно спит, а не умер. Таких называли курганными жителями, и живому с таким встречаться — прямая смерть. Только герои древности могли бы с ними потягаться. Шаман говорил, что курган этот еще до прихода Уль-фангир тут стоял.
— Вот тут я живу, — коротко бросил шаман, указывая на землянку у подножия кургана. Ульбар с опаской и уважением посмотрел на старика — сам он тут поселиться не осмелился бы. Вот, значит, почему он никак не мог найти жилища шамана. А шаман стоял, глядя на курган, и лицо его, темное и изрезанное морщинами, было жестким, волевым и непроницаемым, как лик каменного изваяния. Вот такие изваяния ставят в степи, и ветер и дождь, жара и холод стирают со временем черты лица, и становятся камни безликими, и никто не скажет уже, на кого они были похожи, куда смотрели… Но пока лицо шамана было всего лишь лицом шамана. И таким было это лицо, что Ульбар внезапно почувствовал себя жалким щенком, хотелось поджать хвост и заскулить, заискивающе глядя в глаза хозяину.
С моря шла гроза. Солнце садилось в красновато-лиловую тучу. Поднимался злой ветер.
— Пора, — сказал шаман. — Идем.
В землянке было темно и холодно. А еще странно пахло. Не то чтобы неприятный запах, нет, но в нем была какая-то чуждость. Так не пахнет в жилищах людей.
Старик зажег сухую растопку. Огонь быстро побежал по заранее сложенным в очаге дровам — не кизяку, которым топили очаг в хижине матери Ульбара. Дым тянулся вверх и выходил сквозь квадратный дымоход в потолке. Пламя, освещало жалкую обстановку. Ульбар привык к нищете материнского дома, но здесь было еще беднее. Ульбар подивился — шамана боятся, он мог бы потребовать щедрых и богатых даров, а в хижине кроме дров ничего ценного и не было.
Голые стены из дикого камня, выщербленная глиняная посуда в углу да накрытое волчьей шкурой ложе из сухой травы и веток. Вдоль дальней стены — запечатанные горшки. Шаман подошел к стене, сел на корточки и сдвинул в сторону большой плоский камень. Открылось отверстие. Шаман вытащил оттуда еще одну волчью шкуру, красивую медную чашу и такой же котелок, мешок из пестрой ткани. Кряхтя, задвинул на место камень. Бросил шкуру у очага.
— Сядь, — приказал Ульбару. — Оружие к стене положи — не понадобится.