Великая игра
Шрифт:
Голос шамана стал властным и резким. Тени плясали на стенах. Сдернув с торчащей из стены жерди связку каких-то трав, он бросил ее в огонь. Теперь тут было достаточно светло, и шаман задернул дверной полог из шкур и придавил его концы камнями. Постепенно в хижине стало тепло. Ульбар смотрел в огонь — он единственный был здесь знакомым и родным, и юноша тянулся к нему, словно искал защиты. А уйти уже не мог. Ощущение было такое, что сделал какой-то шаг, принял решение, после которого уже нет дороги назад.
Шаман облачился в пестрый наряд, увешанный костяными и медными подвесками и бубенцами. Лицо его было раскрашено до неузнаваемости красными и желтыми полосами, в руках как живой тихо трепыхался бубен.
— Раздевайся, — снова приказал шаман.
В хижине стало уже нестерпимо жарко. Запах травы, острый и пряный, щекотал ноздри, клубился в горле. Из глаз и носа текло, в легких горело, кашель выходил горлом.
— Это очищение, — глухо, словно издалека слышался голос шамана. Его руки, сильные и злые, резкими, короткими движениями втирали жгучую мазь в обнаженное тело Ульбара. — Дыши, глотай дым, глотай… И пей, — шаман сунул под нос юноше медную чашу с варевом из котелка. — Пей.
Горькое, вязкое питье медленно потекло по горлу, одновременно обжигая и холодя, а шаман начал пляску, обходя очаг противусолонь, постепенно ускоряя шаги и все быстрее и громче колотя в бубен.
Ульбар задыхался. Жара душила, непривычный, жгучий запах перехватывал горло, кожа горела, словно бы его прогнали нагишом сквозь колючий кустарник, а потом окунули в соляной раствор.
Грохот, звон колокольцев.
Сердце грохочет вместе с бубном — неужто оно может так быстро колотиться? Надо встать, надо бежать, ползти отсюда, иначе он умрет, сердце не выдержит…
Грохот, звон колокольцев.
Шаман что-то не то поет, не то кричит визгливым, хриплым голосом. Слова его непонятны, это какой-то чужой, пугающий язык…
Тени пляшут на стенах. Тени сползают со стен, тесно окружают их, но боятся переступить круг, шагнуть в светлое пятно костра. Тени пляшут, извиваются, они шепчут. Они смеются, зло, жестоко смеются над человеком, маленьким жалким человечком, который уже не может сдвинуться с места, связанный силой волшебных трав…
Тени пляшут, они прикасаются к обнаженной коже, и от их прикосновений холодные иглы пронзают все тело.
Грохочет бубен, звенят колокольцы, визжит шаман, шепчут и смеются тени…
И вдруг все меняется. Он видит землянку сразу и изнутри, и снаружи, и сверху. Это непривычно, разум отказывается воспринимать, и Ульбар закрывает глаза — но продолжает видеть. И землянку, и тени, и свое распростертое на волчьей шкуре тело с выпученными глазами, с раскрытым ртом, из которого ползет зеленоватая пена. А вокруг скачет и визжит шаман, и звенят колокольцы, и грохочет бубен.
А тени тянутся к телу, но это уже и не тени…
Странные образы, все время меняющиеся, текучие, как отражения в спокойной реке…
Паук с человеческой головой.
Пугающе красивая женщина с глазами красными, как горящие угли. Она улыбается, обнажая острые зубы, и руки ее извиваются, словно черви или змеи.
Человек с волчьей головой.
Крылатая рыба с глазами человека.
Человек без лица, с тусклыми, как две капли свинца, глазами.
А за ними — другие, их все больше и больше, они толпятся, отталкивают друг друга, и среди них есть совсем похожие на людей, а есть ни на что не похожие…
Они все ближе, все теснее окружают его, и в глазах их жажда крови.
И где же шаман? Кто же защитит его?!
Грохот бубна уже не слышен. Только шепот, в котором можно различить голоса…
Они все ближе, уже только они кругом, а грохот и звон сменяются заунывным, нудным, выматывающим душу дребезжанием костяной пластинки.
И вот — человек без лица с тусклыми каплями глаз наклоняется над ним, и Ульбар чувствует, как рука его, ледяная и скользкая, погружается в его грудь и стискивает сердце. Боль невыносима, но смерти не будет, он это знает и вопит в животном ужасе смертельной агонии.
А вокруг уже стоят другие, жутко похожие на людей, и в руках их холодные мечи странного вида. И они раз за разом погружают их в неподвижное тело, срезая мясо с костей, вытягивая жилы, дробя кости — и он визжит, визжит от невыносимой боли, никак не в силах умереть, и не может закрыть глаз, не может заткнуть ушей — он все видит и слышит словно со стороны.
— Очищение, — шепчет тусклоглазый. — Очищение…
В руках другого, с головой пса, возникает огонь, и он стоит, держа в ладонях медленно извивающийся пламенный цветок. Живые тени молча начинают швырять в пламя раздробленные кости, ошметки плоти, жилы, и он визжит, сгорая заживо, кусок за куском, и крик не прекращается, он настолько пронзителен, что его уже почти не слышно. Первый протягивает руку прямо в пламя, и из плавящегося комка живой плоти лепит новое тело, и боль потихоньку уходит, оставляя место странной прохладной легкости, от которой по новорожденному телу встают дыбом волоски.
Он видит себя в хижине — и одновременно в этом месте непонятно где. Он видит лежащего в изнеможении шамана — и живые тени. Это странно и трудно воспринимать одновременно — но это так.
— Что это?.. — наконец складываются слова, выходя из непослушных, незнакомых губ.
— Очищение, — смеется шаман, тяжело дыша. Лицо его блестит от пота, из щербатого рта хрипло вырывается смрадное дыхание. — Ты выжил. Духи не пожрали тебя, стало быть, ты достоин стать шаманом и ходить в Мире Духов. Пройдет немного времени — поведу тебя.
— Почему не сейчас? — с трудом выговаривает юноша.
— Как ты сейчас видишь мир? — вместо ответа говорит шаман.
Юноша обводит взглядом хижину. И падает на пол, хватаясь за воздух.
Шаман хихикает.
— Ну, каково?
— Как будто у меня две пары глаз, — шепчет он. — И ушей, — добавляет, прислушавшись к себе.
Хижина была такой же, как всегда. Но тени предметов стали объемнее, словно обрели свое, отдельное существование. И теней этих было куда больше, чем вещей в хижине. Некоторые тени, прозрачные, еле заметные, двигались, как живые, заставляя его дрожать от воспоминаний о боли. Если сосредоточиться на них, начинаешь видеть черты их… лиц? Морд? Масок? И в ушах снова тихий шепоток… Он тряхнул головой, пытаясь отогнать видение.