Великие любовницы

Ватала Эльвира

Через два дня, в 1536 году она умирает в возрасте пятидесяти лет.

По народу поползли слухи, что король отравил Катерину. Не обошлось, конечно, без помощи „галки“. Но это он, народ, напрасно. Отрава — не оружие Генриха VIII. Это вам не Екатерина Медичи. У английского короля основное оружие — топор, меч и громкое судебное дело. Исподтишка он убивать не умеет, это противно его человеческой натуре. Но конечно, сплетни сделали свое дело. Анну Болейн начинают искренне ненавидеть. Она в это время свои порядки во дворце наводит: шутов, обезьянок и попугаев вон из дворца, их место заняли маленькие собачки! Маленьким собачкам почет и уважение! И как это она осмелилась уничтожить институцию шутов и карлов? Ведь они — шуты и карлы — необходимый ассортимент королевского дворца, возросли до ранга государственной институции и, перефразируя старую истину, что проститутки были, есть и будут ровно столько, сколько существует человечество, скажем, шуты были, есть и будут, ибо их задача смешить, а смех, по определению Горэя, — потребность человека. Так что Анна Болейн истинную революцию во дворцовой жизни произвела, прогнав карлов и шутов. До нее никогда уважающая себя аристократка без свиты с арапами, карлами и шутами из своего особняка не выйдет. И соревновались друг с дружкой наперебой. То у одной дамы замест лакея на подножках кареты карлик

стоит, то у другой он и обезьянка роли камеристок выполняют и чулки на даму натягивают, то у третьей, а конкретно, у королевы Марго, карлик почтальоном служит: носит любовные записки от герцога Гиза королеве Марго и обратно. С незапамятных времен карлы и шуты служили при дворах, и это была трудная, но хорошо оплачиваемая должность. Это вам не те шуты и карлики, которые при нашей русской царице Анне Иоанновне совершенно деградировали: только и знали, что бутузить друг друга да за волосья таскать. Ну иногда еще, встав на корточки, прокудахтают еще курицами и ручками помашут, будто крыльями. Но большее от них Анна Иоанновна не требовала. Ее интеллект вполне удовлетворялся этими грубыми шутками. Но как же сложна и многообразна должность карликов и шутов у других монархов! Александр Македонский, военный человек и вечно в завоевательских походах, всегда возил с собой карлов и шутов, и именно они своими остроумными шутками вместо грузинского тамады развлекали гостей во время его бракосочетания с персиянкой Статирою, и будьте уверены, от их шуток требовался фейерверк остроумия, быстрого парирования и метких замечаний. Никакими тасканиями за волосья они бы не отделались.

Особым остроумием славился шут Хикот при дворе Генриха III Французского, который потом и к Генриху IV перешел и стал его любимым шутом. Александр Дюма с юмором описывает сценку, разыгравшуюся между этим шутом и Генрихом III: „Королевский дворец, Лувр. Хикот возвращается откуда-то, входит в покои короля, разговаривающего со своим фаворитом Квелусом, и без слова начинает есть сладости из серебряной вазы. „Вот и ты, Хикот, — закричал гневно король, — бродяга и ленивец“. — „Что ты говоришь, сынок? — спрашивает Хикот, кладя забрызганные грязью сапоги на королевское кресло. — Ты, наверное, уже забыл возвращение из Польши, когда мы убегали, как олени, а польская шляхта, как собаки, гналась за нами. Гав. Гав! И что же ты сделал в мое отсутствие? Повесил ли хоть одного из твоих подлизывающихся молодчиков? Ой, извините, господин Квелус, я вас и не заметил“. — „Что ты делал все это время? — спрашивает король. — Я тебя везде искал“. — „И наверное, ты начал поиски с Лувра?“ — как ни в чем не бывало спрашивает Хикот“ ^[36] .

36

В. Лысяк. «Французская тропа». Варшава, 1979, с. 56.

Такие свободные разговоры мог вести с королем только, конечно, шут. Считалось добрым тоном не реагировать на критику шута. А если король наказывал своего шута за его злой язычок, значит, он был негоден звания монарха. Вспомним, что даже у самого грозного царя, грознее некуда, нашего Ивана Грозного, шут мог сказать: „Поешь, государь, мясца в постный день. Тебе ведь не привыкать. Ты и так каждый день мясо бояр пробуешь“. Но бывали короли, которые за дерзость жестоко наказывали шутов. Павел I, сын Екатерины Великой, выслал своего шута в Сибирь за то, что тот осмелился сказать, что из-под пера царя выходят бестолковые указы, а Фридрих Вильгельм I насмерть замучил своего шута Якова Гудлинга за то, что он осмелился критиковать императора. Придумал ему пытки не меньшие, чем для государственных изменников. Сначала, когда тот был в „ласках“, именовал шута бароном и даже президентом академии наук, а затем, разгневавшись, одел его в цирковую одежду, напялил на голову козий парик, приказал целовать точно так же одетую обезьяну, наконец, прижег ему ягодицы докрасна разогретыми сковородами. Когда от мучений Гудлинг умер, приказал вложить тело в бочку с вином и так похоронить.

Герцог Анжуйский. Художник Жан Декур.

Нередко шуты, приговоренные королем к смертной казни, избегали ее благодаря своей находчивости. Шута-карла короля Ломбардии Бертольда с трудом отыскали на египетском ли, персидском ли рынке по продаже шутов и привезли во дворец в тот самый момент, когда король кушал обед с придворными дамами. Дамы ужаснулись этому маленькому горбатому уроду с мордой Квазимодо и начали бросать в него куски мяса, кости, корки хлеба. Шут обиделся и уходя сказал: „Я думал, что король мудрее, а он мало чем от меня отличается“. Услышав это, король приказал Бертольда повесить, но, будучи королем справедливым, разрешил карлу изложить свое последнее желание. Карл попросил, чтобы ему самому разрешили выбрать дерево для своего повешения. Король согласился. Но исполнить приговор не смогли: карл выбрал хиленькую сосенку в 60 см, так что она была даже меньше его роста. Король, любивший находчивость, простил шута и сделал его своим надворным шутом. Но отношения его с дамами никак не улучшались, и те раз захотели жестоко избить карла за его злой язычок. Когда они его связали и хотели бить палками, он закричал: „Смелее! Первой будет дама, которую я сегодня ночью в ложе с королем видел“. Ни одна дама не посмела быть „первой“, и Бертольд благополучно избежал ударов палками. Не забыл он и плохого отношения к нему королевы и, когда умирал, наделяя своих друзей подарками, закричал, что королеве он завещает… свою венерическую болезнь.

Также находчивостью спас свою жизнь от смерти и один шут, который, приговоренный к смертной казни, с разрешения короля сам, в знак особого милосердия, выбрал себе смерть, не колеблясь, он ответил, что выбирает смерть от старости.

Карлы и шуты должны быть умными и смешными. Прямо великое и смешное в одном. Нелегкая задача, даже для философов, не то что для карлов, не правда ли? И у них одно с другим часто смешивалось, и, не утруждая себя излишним умом, многие карлы и шуты ограничивались самыми вульгарными, грубыми шутками. Шут Генриха II Строззи прославился тем, что ловко мазал салом бархатные камзолы придворных кавалеров. „У тебя вся спина белая“, — говорила Эллочка Людоедка. Карл Строззи мог сказать: „У тебя вся спина сальная“.

На мирном феррарском дворе Лукреции Борджиа карлица-шутиха просто сидела на столе и рассказывала сказки, а вот у Людовика XIV было шумно. Там не столько карлы и шуты над придворными издевались, сколько наоборот. И вот что выделывал с карлицей дофин, то есть наследник короля, как нам Сен-Симон

сообщает: „Была во дворце шутиха Пагнаш. Старая, брюзгливая, почти слепая. Для забавы ее зовут к королевскому ужину. Все дразнят шутиху, а она грубо ругается. Это возбуждает смех. Принцы и принцессы суют ей в карман, почти слепой, кушанья, льют соусы, которые текут у нее по платью. Была одна породистая шутиха Шаррот, грубая и грязная, которая дралась со своей прислугой. Что с ней проделал один раз дофин: положил под нее петарду и хотел выстрелить. Его с трудом уговорили не зажигать. В другой раз забрались ночью в спальню и забросали ее снежками, так что она дословно плавала в своей постели“ ^[37] . Ничего удивительного, что такие забавы с карлами и шутами могли ударить в дворцовый этикет и Людовик XIV во имя сохранения чопорного этикета ликвидировал должность карла в Версале. После таких шуток над несчастными карлами и шутами ничего удивительного, что были они нередко злыми и мстительными. И особенно прославился своей мстительностью карл Бебе при опальном польском короле Лещинском. Этот Бебе выбросил из окна любимую его собачку только потому, что приревновал: ему показалось, что хозяин больше уделяет внимания собачке, а не ему. Ну и умер от своей неукротимой злости в возрасте двадцати трех лет глубоким стариком, как вскрытие показало.

37

Сен-Симон. «Мемуары», т. 1. М., 1934, с. 93.

При Петре I шуты и карлы должны были хорошо ориентироваться в политической ситуации России, клеймить все старое и прославлять все нововведения запада. Шут и карлик обязан был быть знаком с народным фольклором: при разговоре употреблять не только мудрые иносказания, но и сыпать пословицами, поговорками, прибаутками. Каждая его шутка должна быть остроумна. А если нет — быть ему поротым ремнем. Одевали их в яркие одежды. На западе в жакетки, вырезанные остроконечными углами желтого и красного цвета. Допускался и зеленый цвет. Вспомним, что фаворит Анны Иоанновны Бирон любил именно эти „попугаевы“ цвета и не только сам щеголял в желтых с зеленым и синим камзолах, но и своих подданных заставлял носить эти цвета. Шестая жена Генриха VIII Катерина Парр несколько разнообразила одежду карлов и шутов, самолично сшив карлицам красные юбочки. На жакетку карла надевалась деревянная позолоченная шпага, на спине он носил свиной пузырь с вложенным туда сухим горохом. И вот одетый таким образом в цвета, символизирующие бесчестность, презрение и низость, шут и карлик должен был умным философом вступать в беседы, давать королям советы, ба — критиковать монархов разрешалось только шуту и карлику и в каждом звоне своих бубенчиков на остроконечной шапке демонстрировать лояльность и любовь к монарху.

Должность шута и карла хорошо оплачивалась, ибо это была государственная должность и служба далеко не легкая. Во Франции шуты появились только в четырнадцатом веке, в России и других странах — значительно раньше. Чем безобразнее карлик, а это своеобразный вид шута, тем лучше. За их безобразием дико охотились и дорого платили. И те родители, которые заточали своих трехлетних детей в фарфоровые вазы без дна и в таком виде, ночью, кладя вазу на бок, „растили“ несколько лет, пока не формировался уродик, готовый для потребности рынка, о которых-то уродах нам описывает Виктор Гюго в своем знаменитом „Человек, который смеется“, — отнюдь не единичное явление. Многие шуты и карлы вошли в историю не безымянными лицами — они составили себе имя. Чем безобразнее и меньше карлик ростом — тем лучше. Вот английская королева Виктория „навосхищаться“ не может: ей только что прислали из Америки карла Чарльза Статтона, и подумайте только, он имеет всего шестьдесят сантиметров роста. Ну что за редкостная диковинка между говорящими попугайчиками и маленькими собачонками! Ведь его — хоть в муфточке носи! Вот радуется Екатерина Медичи: она получила от польского короля двух карлов, а один из них Полякрон — это же истинное произведение искусства: роста в семьдесят сантиметров, умеет танцевать, играть на скрипке и говорит по-французски и по-немецки. Вот великая австрийская Мария-Тереза — мать шестнадцати детей в восторге берет на руки карлу Жужу, сажает его к себе на колени и спрашивает, что он считает в Вене особенным. „Видел на свете много удивительных вещей, — отвечает карл, — но самое удивительное, что я такой малый человечек сижу на коленях „большой“ государыни“.

Начинкою в пирогах быть — это уже для карлов традиционно. Это стало само собой разумеющимся, и никого этим не удивишь. И если во время пира вносят огромный пирог, знайте, что через минуту его осторожно разрежут, из него выскочит карлица или карл, а иногда и парочка совместно и начнут на столе среди грязных тарелок грациозно танцевать менуэт. Каково карлу сидеть начинкой пирога, никто не удосужился ни описать, ни понять. А его мучает разноречивое чувство: его могут подогревать в печь поставить, могут на пол уронить, могут, наконец, так нефортунно разрезать корку, что его тело на два куска разделится. И именно в насмешку над этой практикой сажания карлов в пироги карл французского короля Франциска I свою шутку преподнес. Брюска, так карла звали, пригласил гостей, обещая им роскошный пир. А когда гости явились, голодные, конечно, и истекая слюной, перед каждым из них поставили по одному соблазнительному пирогу. А когда гости в нетерпении свои пироги разрезали, желая быстрее насладиться трапезой, то у одного вместо начинки оказалась уздечка от коня, у другого копыта, а у третьего и вовсе что-то несуразное: какие-то рога неизвестного животного. Понимай как хочешь этот своеобразный намек!

Да, карлы были хорошим и дорогим товаром. Их привозил из Египта, где ими торговали, как зерном. Посылали за ними в монаршьи дворы во все стороны света: в Индию, в Россию, потом их собирали в Каире, где подготавливали для продажи: учили придворным манерам и другим искусствам.

Но мало кто знает, что самая главная служба карлов — это удовлетворять сексуальные развращенные вкусы своих господ. Одна дама покупала карлов, потому что любила им давать пососать свою грудь, и такой страстью отличалась одна из придворных дам Екатерины Медичи. Она даже на балу, отойдя в сторону, брала своего карла и прикладывала как младенца к своей груди. Другие карлы залезали дамам под юбки и щекотали их там. Но бывали и такие феномены — карлы, которые, несмотря на свой маленький рост, обладали весьма непомерным фаллосом. Они служили элементарными любовниками. У Карла V, французского короля, было всего три карла, но один исключительный: „маленький, да удаленький“, — можно было бы про него сказать. Все дамы мечтали хотя одну ночь провести с Сен-Лежье, так звали карла. Слухи о ночах, проведенных с ним дамами, передавались друг дружке на ушко, и они хором утверждали, что нечто бесподобное, „еще никогда такого не испытывали“. Но на этом поприще — сексуального удовлетворения дам — не справился малый карлик Екатерины Медичи.