Великий карбункул
Шрифт:
состоянии решить, девушка ли ухаживала за цветами или старшая сестра любовно
склонялась над младшей. Но внезапно сцена оборвалась. Окончил ли доктор
Рапачини свою работу в саду или его внимательный взгляд обнаружил
незнакомого юношу, но он, взяв дочь за руку, удалился. Надвигалась ночь.
Растения издавали удушающий аромат, который поднимался к тому окну, где жил
юноша. Закрыв его, Джованни опустился на ложе и всю ночь грезил о
великолепном цветке и прекрасной девушке.
сливались в единое целое, то становились отличными друг от друга существами, одинаково таящими в себе опасность.
Утренний свет обладает способностью исправлять ошибочные представления, которые поселились в нашей фантазии, и даже неверные суждения наши, возникшие под влиянием сгущающихся сумерек, ночной тени или менее здорового, чем солнечное, сияния луны. Проснувшись на другое утро, Джованни поспешил
прежде всего распахнуть окно и взглянуть на сад, представлявшийся таким
таинственным в его сновидениях. Он был несколько удивлен и даже смущен при
виде обыкновенного сада, освещенного утренними лучами солнца, которые
золотили росинки на листьях и лепестках и придавали особое очарование всем
редкостным цветам, - но во всем этом не было ничего, что бы выходило за
пределы обыденных явлений. Молодой человек обрадовался тому, что, живя в
самом центре одетого в камень города, он вместе с тем имеет возможность
любоваться клочком земли с такой пышной и ласкающей глаз растительностью.
“Этот сад, - сказал он самому себе, - даст мне возможность сохранить общение
с природой”. Впрочем, в саду не было видно ни истощенного раздумьями
болезненного доктора Джакомо Рапачини, ни его прекрасной дочери, и Джованни
не мог определить, была ли та таинственность, которая окружала эти существа, свойством их собственной натуры или плодом его разыгравшегося воображения.
По зрелом размышлении он решил, что в них не было ничего необычного или
сверхъестественного.
Днем он отправился засвидетельствовать свое почтение синьору Пьетро
Бальони, профессору медицины в Падуанском университете, известному ученому, к которому имел рекомендательное письмо. Профессор оказался человеком
преклонного возраста, обладавшим общительным и даже веселым характером. Он
пригласил молодого человека к обеду, за которым показал себя весьма приятным
собеседником, очаровав Джованни непринужденностью и легкостью разговора, особенно оживившегося после бутылки-другой тосканского вина. Джованни, полагая, что ученые, живущие в одном городе, должны хорошо знать друг друга, воспользовался удобной минутой, чтобы упомянуть о докторе Рапачини. Однако
профессор ответил ему без той сердечности, которой можно было от него
ожидать.
– Не подобает служителю божественного
профессор Пьетро Бальони на вопрос Джованни, - отказывать в заслуженной
похвале такому выдающемуся ученому, как доктор Рапачини, но вместе с тем я
бы погрешил против своей совести, если бы позволил столь достойному юноше, как вы, синьор Джованни, сыну моего старинного друга, проникнуться ложными
представлениями о человеке, который, может случиться, будет держать в своих
руках вашу жизнь и смерть. Действительно, наш высокочтимый доктор Рапачини, за исключением, пожалуй, одного только человека, обладает большей ученостью, чем все профессора нашего факультета в Падуе или даже во всей Италии. Но
характер его деятельности вызывает серьезные возражения.
– Какие же?
– спросил молодой человек.
– Уж не страдает ли мой друг Джованни каким-либо телесным или сердечным
недугом, что проявляет такое любопытство по отношению к врачам?
– спросил, улыбаясь, профессор.
– Что касается Рапачини, то утверждают, и я, хорошо
знающий этого человека, отвечаю за справедливость этого утверждения, что для
него наука важнее всего человечества. Пациенты интересуют его лишь как
объекты для все новых и новых опытов. Он не колеблясь пожертвует
человеческой жизнью, включая свою собственную и жизнь самого дорогого ему
существа, ради того, чтобы прибавить еще хоть одну крупицу к груде
приобретенных ранее знаний.
– Поистине, он страшный человек!
– воскликнул Джованни, припомнив
холодное, испытующее выражение лица Рапачини.
– А вместе с тем, достопочтенный профессор, не свидетельствует ли все это о благородстве его
души? Многие ли способны на такую возвышенную любовь к науке?
– Избави нас боже от них!
– ответил профессор несколько раздраженно.
–
По крайней мере до тех пор, пока они не станут придерживаться более здравых
взглядов на искусство исцеления, чем те, которым следует Рапачини. Его
теория состоит в том, что все лечебные свойства заключены в субстанциях, которые мы именуем растительными ядами. Именно их он и выращивает своими
собственными руками и, как говорят, вывел новые виды ядов, во много раз
опаснее тех, которыми природа и без помощи этого ученого мужа так досаждает
человечеству. Нельзя отрицать, однако, что синьор доктор приносит своими
смертоносными ядами значительно меньше вреда, чем можно было от него
ожидать. Были случаи, когда он совершил, или казалось, что совершил, чудесные исцеления. Но мое личное мнение, синьор Джованни, состоит в том, что не следует приписывать его заслугам то, что вероятнее всего было лишь