Великий карбункул
Шрифт:
самом деле принялась стирать глубокие и зловещие знаки, давно уже
начертанные временем на их челе. Вдова Уичерли поправила свой чепец, так как
в ней снова проснулась женщина.
– Дайте нам еще этого чудесного напитка!
– взволнованно закричали они.
– Мы помолодели, но мы все-таки слишком стары! Скорее дайте нам еще!
– Терпение, терпение!
– остановил их доктор Хейдеггер, с философской
невозмутимостью наблюдавший за ходом опыта.
– Вы старились в
лет, а помолодеть хотите меньше чем в полчаса! Но, впрочем, вода к вашим
услугам.
Он снова наполнил бокалы эликсиром юности, которого еще довольно
оставалось в чаше, чтобы половину стариков города сделать ровесниками
собственных внучат. Только что заискрились у краев пузырьки, как гости
доктора уже схватили бокалы со стола и одним духом осушили их. Но что это -
не наваждение ли? Они еще не успели проглотить волшебное питье, а уже во
всем их существе совершилась перемена. Глаза стали ясными и блестящими, серебристые кудри потемнели, и за столом сидели теперь трое джентльменов
средних лет и женщина еще в полном цвету.
– Дорогая вдовушка, вы очаровательны!
– воскликнул полковник Киллигру, не сводивший глаз с ее лица, от которого тени старости отлетели, как ночной
сумрак перед пурпуром зари.
Хорошенькая вдовушка знала по опыту прошлых лет, что в своих
комплиментах мистер Киллигру не всегда исходит из верности истине; поэтому
она вскочила и бросилась к зеркалу, замирая от страха, как бы не увидать в
нем безобразное лицо старухи. Между тем трое джентльменов всем своим
поведением доказывали, что влага Источника юности обладала некоторыми
опьяняющими свойствами; впрочем, выказываемая ими легкость в мыслях могла бы
быть просто следствием приятного головокружения, которое они почувствовали, внезапно избавившись от бремени лет. Мистер Гаскойн, видимо, был поглощен
размышлениями на какие-то политические темы, но относились ли они к
прошлому, настоящему или будущему, определить было нелегко, так как на
протяжении этих пятидесяти лет были в ходу одни и те же идеи и сентенции. Он
то изрекал трескучие фразы о любви к отечеству, национальной гордости и
правах народа, то лукавым, двусмысленным шепотком бросал какие-то крамольные
намеки, столь, однако, туманные, что даже сам он едва ли улавливал их
сущность; то, наконец, принимался декламировать с верноподданническим
пафосом в голосе, словно его отлично слаженным периодам внимало царственное
ухо. Тем временем полковник Киллигру напевал веселую застольную песню, позванивая бокалом в такт припеву, причем его взор то и дело возвращался к
округлым формам вдовы Уичерли. Сидевший напротив него мистер Медберн
углубился в сложные денежные расчеты, в которые странным образом вплетался
проект снабжения Ост-Индии льдом с помощью четверки китов, впряженных в
полярный айсберг.
Что до вдовы Уичерли, она стояла перед зеркалом, жеманно улыбаясь и
делая реверансы собственному изображению, словно старому другу, любимому
больше всех на свете. Она почти вплотную прижимала лицо к стеклу, чтобы
рассмотреть, действительно ли исчезла какая-нибудь давно знакомая складочка
или морщинка. Она проверяла, весь ли снег растаял в ее волосах и можно ли
без всяких опасений сбросить с головы старушечий чепец. Наконец, круто
повернувшись, она танцующей походкой направилась к столу.
– Мой милый доктор!
– воскликнула она.
– Прошу вас, налейте мне еще
бокал.
– Сделайте милость, сударыня, сделайте милость, - с готовностью
отозвался доктор Хейдеггер.
– Взгляните! Я уже наполнил все бокалы.
И в самом деле, все четыре бокала стояли на столе, до краев полные
чудесной влаги, и на поверхности вскакивали пузырьки, переливаясь радужным
блеском алмазов. День близился к закату, и сумрак в комнате сгустился, но
мягкое и ровное сияние, похожее на лунный свет, исходило от чаши и ложилось
на лица гостей и на почтенные седины самого доктора. Он сидел в дубовом
кресле с высокой спинкой, покрытой замысловатою резьбою, похожий в своем
величавом благообразии на олицетворение того самого Времени, могущество
которого еще никто не пытался оспаривать до этой четверки счастливцев. И
даже они, торопливо осушая третий бокал с водой Источника юности, почувствовали безотчетный страх перед загадочным выражением этого лица. Но в
следующее мгновение хмельной поток молодых сил хлынул в их жилы. Они были
теперь в самом расцвете счастливой юности. Старость с ее унылой свитой
забот, печалей и недугов осталась позади, как воспоминание о неприятном сне, от которого они с облегчением пробудились. Душа вновь обрела ту
недолговечную свежесть, без которой быстролетные впечатления жизни кажутся
лишь галереей потускневших от времени картин, и мир волшебно заиграл перед
ними всеми своими красками. Они чувствовали себя подобно первозданным
существам в первозданной вселенной.
– Мы молоды! Мы молоды!
– ликуя, кричали они. Юность, как ранее
глубокая старость, стерла характерные особенности каждого, столь ярко
выраженные в среднюю пору жизни, и сроднила их между собой. То были теперь
четверо шаловливых юнцов, резвившихся со всем безудержным весельем, присущим