Великий магистр

Стампас Октавиан

–  Только не сейчас!
– умоляюще сложил руки де Пейн.
– Лучше я буду молча смотреть на вас. Кроме того, Фукидид действует на меня, как хорошее снотворное.

Принцесса погрозила ему пальчиком и засмеялась. Потом, словно вспомнив о чем-то, она посерьезнела и произнесла:

–  О вашем скором приезде мне напомнило еще одно. Однажды я гуляла поздно вечером в саду. Был такой же прекрасный, теплый, ласковый вечер, как и сейчас. На небе сияли изумительные звезды. И вдруг - в мгновение все эти звезды будто сошли с ума, началась какая-то страшная война звезд, где они поглощали друг друга, сливались в какие-то светящиеся огненные шары. Это было... ужасно.

–  Я видел все это на Эгнатиевой дороге, когда направлялся сюда, промолвил

Гуго де Пейн, коснувшись ее дрожавшей ладони.
– Успокойтесь, Анна.

–  И мне почудилось, - продолжила принцесса, благодарно взглянув на рыцаря, - что вы где-то рядом, вернее, не здесь, а там, на небе, и принимаете участие в этой страшной схватке. Но где, на чьей стороне? С кем боретесь, кого низвергаете? Я не могла понять, но я знала одно: что очень скоро увижу вас снова.

–  И вы не ошиблись.

–  Но позвольте теперь и мне задать вам один вопрос: что привело вас в Константинополь? Только не лгите, что вы приехали ради меня.

–  Но вы хотя бы поверите, что с нашей последней встречи я постоянно думаю о вас?

–  Это не ответ.

И вновь непонятная сила начала отдалять их друг от друга, вставать между ними преградой. Это было невыносимо; казалось, коварный вечер в Византии действительно способен привести к безумию.

–  Вы все же пришли с кинжалом, - грустно улыбнулась Анна, взглянув на его стилет за поясом.
– Кого вы опасаетесь, меня?

–  Я люблю вас, - промолвил Гуго де Пейн. Он искал ответа в ее прекрасных вишневых глазах, и этот ответ был, светился в них, но сама Анна молчала.

–  А вы?
– спросил рыцарь. И когда он не услышал ни слова, то поднялся и негромко произнес: - Прощайте...

Потом он повернулся и пошел к двери. В эти минуты время остановилось для них обоих. Уже на пороге, когда оставались последние мгновения, за спиной де Пейна раздалось - сначала тихо, почти не слышно, а затем все громче:

–  Да. Да. Да... Да. Да, - и наконец, расколовшим мир взрывом: - Да. Да!

И они бросились навстречу друг другу.

Глава X

РЫЦАРЬ И ВАСИЛЕВС

Я знаю: все течет, все бренно изначала,

Ряд грозных перемен страну любую ждет,

И все, что родилось, когда-нибудь

умрет,

И есть всему конец, как есть всему

начало...

Жан Пассера

1

Император Алексей Комнин принял Гуго де Пейна в тронном зале Влахернского дворца на следующий день. Этот зал именовался Золотой палатой или Магнаврой и блистал великолепием и красотой. Перед троном императора стояло медное, позолоченное дерево на ветвях которого сидели разные птицы, сделанные из бронзы и серебра. Каждая птица издавала свою особенную мелодию, а сиденье императора было устроено столь искусно, что сначала оно казалось низким почти на уровне мраморного пола, затем, при приближении несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе: этот поражающий посетителей эффект, создавала хитроумная машина, созданная греческими механиками. Колоссальный трон окружали, в виде стражи, позолоченные львы, бешено бьющие своими хвостами о землю, раскрывавшие пасть и издающие громкий рев. Огромные, вращающиеся по своей оси венецианские зеркала дополняли сказочность Золотой палаты. Впрочем, подобными волшебными проделками Алексей Комнин угощал не всех своих гостей, а лишь тех, кого хотел удивить византийской мощью. Над императором, на золотой цепи, висела украшенная драгоценными камнями корона с небывалой по величине жемчужиной, свет от которой мог прорезать ночной мрак. Сам Алексей был облачен в шелковую алую тунику, расшитую золотыми нитями, и парчовый шарф-лорум, перекинутый через плечо на спину: один его конец опускался спереди на уровне груди, а второй располагался на левой руке; голову императора венчала восточная тиара. И лорум, и тиара, и пурпуровые башмаки были высшим знаком императорского достоинства.

Только что Алексей Комнин принял прибывших в Константинополь русского князя Василька Ростиславовича и игумена

Даниила, и остался весьма доволен беседой с ними. Княжеская дружина могла обеспечить необходимую поддержку в борьбе с печенегами, а отправлявшийся в Иерусалим русский священнослужитель преследовал благоприятную для Византии цель - основание там православного монастыря. Присутствующие в Золотой палате высшие имперские сановники одобрительно отнеслись к проведенным переговорам, которые периодически прерывались рыком позолоченных львов. Только патриарх Косьма настороженно воспринял активность россов в Палестине. Со времен Халкидонского Собора, он оставался единственным патриархом Византийской империи, и намеревался играть на Востоке такую же роль, какую на Западе играл папа. После окончательного освобождения Восточной Церкви от подчинения Риму, патриарх Косьма стал вторым человеком в Константинополе, вольно или невольно становясь в оппозицию к императору. Но его влияние на внешнюю политику было еще невелико: единственное, что он мог противопоставить Алексею - это запретить императору вход в церковь на более или менее длительный срок и порицать его с высоты амвона храма Святой Софии. Властолюбивый патриарх ревниво воспринял доброжелательное отношение Алексея Комнина к игумену Даниилу. Надув губы, он сердито молчал, косо поглядывая на василевса.

Зато военный логофет Гайк выглядел как человек, съевший только что нечто очень вкусное. Невысокий, порывистый армянин, любимец императора, одержавший для Византии множество побед, произнес, дождавшись когда смолкнут рычащие львы:

–  Надеюсь, все же, что русский князь будет подчиняться непосредственно мне.

–  Да-да, разумеется, - успокоил его Алексей Комнин.
– Прошу вас только соизмерять свои желания с самолюбием князя Василька. Нам хорошо известна неукротимость этих русских.

–  Тем более не следовало бы пускать игумена Даниила в Палестину, пробормотал патриарх Косьма.

–  Ничто не может быть более угодно Богу, чем согласие всех православных христиан в единой и чистой вере, - обратился к нему император. Левое веко на его моложавом, загорелом лице дернулось, что было признаком подступающего гнева.
– Ваши монастыри здесь, в Константинополе, расшатаны. Вместо благочестивой жизни, предписываемой уставом, монахи принимают участие в светских увеселениях, увлекаются лошадьми, охотой, куплей и продажей земель. А ведь хороший порядок в церкви - это оплот империи. Вам следует брать пример с бескорыстия и веротерпения русских, патриарх Косьма! Иначе наши пути с вами разойдутся. Мы приняли решение основать новый Патмосский монастырь, который явит вам пример дисциплины и благочестия, и поможет нам в этом игумен Даниил, уже посещавший святые места.

Позолоченные львы вновь издали грозный, словно бы направленный к патриарху рев, и Алексей Комнин, поморщившись, обратился к стоящему неподалеку протоспафарию:

–  Отключите наконец этих кошек... А заодно и трапезундских соловьев голова раскалывается. Теперь о главном. На днях из месопотамского Мардина прибывает посланец султана Артука и мы должны встретить его с высшими почестями.

–  Он ярый враг иерусалимского короля Бодуэна, - скромно напомнил эпарх Стампос.

–  Неважно, - отозвался император.
– Союз с ним обеспечит наши тылы и развяжет руки для борьбы с норманнами, а также угомонит этих распоясавшихся...
– Алексей запнулся, подыскивая слово: - Крестоносцев.

–  Как точно вы выразились, - льстиво произнес эпарх.
– Именно так можно назвать хлынувших из Европы рыцарей: крестоносцы. Если не держать их в узде, то когда-нибудь они сметут с лица земли и Константинополь: Их жадные взоры давно обращены к столице империи.

–  Кстати, один из них - Гуго де Пейн, ждет вашего приема, - сказал протоспафарий.

–  Пусть войдет, - Алексей махнул рукой.

–  А львы? Включать?
– протоспафарий потянулся к скрытому рычагу.

–  Не стоит. Побережем тонкий механизм для более торжественных случаев.