Великий перелом
Шрифт:
— Даже если бы у вас были боеприпасы, толку немного, — сказала ему Людмила. — Пули из пулемета не могут подбить вертолет ящеров, разве только очень повезет, а для огня по наземным целям пулемет установлен неправильно.
— И снова я имел в виду не это, — сказал Игнаций. — Нам требуется дополнительное количество таких патронов. Мы немного добыли из скудных запасов, которые ящеры выделили своим марионеткам. Сейчас мы связались с вермахтом на западе. Если завтра вечером вы вылетите на этом самолете к их позициям, они загрузят его несколькими сотнями килограммов патронов. Когда вы вернетесь сюда, вы окажете нам большую
Людмиле хотелось только одного: вскочить в самолет и лететь на восток до территории, удерживаемой Советами. Если она доберется до Пскова, Георг Шульц наверняка сможет поддерживать машину в рабочем состоянии. Каким бы нацистом он ни был, но в технике разбирался, как жокей в лошадях.
Но, несмотря на технические таланты Шульца, Людмиле не хотелось ни связываться с вермахтом, ни лететь на запад. Хотя немцы стали теперь товарищами по оружию в борьбе против ящеров, каждый раз, когда ей приходилось иметь дело с немцами, разум по-прежнему кричал: «Враги! Варвары!» Вот только, к сожалению, ее чувства были мелочью по сравнению с военной необходимостью.
— Значит ли это, что у вас есть бензин для двигателя? — спросила она, хватаясь за последнюю соломинку. Когда Игнаций кивнул, она вздохнула и сказала:
— Хорошо, я привезу вам боеприпасы. Немцы подготовят посадочную полосу?
Для «Физлера-156» многого не требовалось, но все равно совершать ночную посадку в никуда большой радости не доставляло.
Тусклый свет фонаря, который держал Игнаций, позволил разглядеть утвердительный кивок.
— Вам надо пролететь курсом двести девяносто два примерно пятьдесят километров. Посадочная площадка будет обозначена четырьмя красными фонарями. Вы знаете, что означает «лететь курсом двести девяносто два»?
— Да, я знаю, что это означает, — заверила его Людмила. — И помните, если вы хотите получить свои боеприпасы, то вы должны обозначить посадочную полосу, когда я буду возвращаться.
«А еще вы должны надеяться, что меня не подобьют ящеры, когда я буду лететь над их территорией, но тут уж вы ничего сделать не сможете, это мои заботы».
Игнаций снова кивнул.
— Мы обозначим поле четырьмя белыми фонарями. Я полагаю, вы вернетесь в ту же ночь, так?
— Если только что-нибудь не сорвется, — ответила Людмила.
У нее волосы вставали дыбом, но выжить в подобной операции все же проще, чем лететь при свете яркого дня, когда любой ящер, заметив самолет, тут же собьет его.
— Ну, и хорошо, — сказал Игнаций. — Значит, вермахт будет ждать вашего прилета завтра около двадцати трех тридцати.
Значит, он сначала обо всем договорился с нацистами и только потом обратился к ней. Лучше бы он сначала получил ее согласие и потом стал договариваться с немцами. Теперь волноваться по этому поводу поздно. Она понимала, что слишком привыкла в своем деле полагаться на себя, забыв, что является частичкой огромной военной машины. Она никогда не испытывала негодования, выполняя приказы своих красных командиров: она должна была исполнять их, как приказано, и никогда не задумывалась об этом.
Может быть, дело в том, что этот польский партизан не показался ей истинно военным человеком, чтобы беспрекословно подчиняться ему? А может, она просто не чувствовала, что принадлежит этому миру. Если бы ее «У-2» не был поврежден, если бы идиоты-партизаны под Люблином не забыли простейшие правила подготовки взлетно-посадочных полос…
— Позаботьтесь, чтобы посредине того, что будет посадочной площадкой, не было деревьев, — предупредила она Игнация.
Он помигал, затем кивнул в третий раз.
Большую часть следующего дня она провела, проверяя, насколько это возможно, техническую исправность самолета. Она с неудовольствием отдавала себе отчет в том, что никогда не станет специалистом такого класса, как Шульц, и в том, что этот самолет ей совершенно незнаком. Она старалась преодолеть свое невежество дотошностью и многократным повторением. Скоро она узнает, что у нее получилось.
Когда наступила темнота, партизаны оттащили маскировочную сеть с одного края и выкатили машину наружу. Людмила знала, что места для разбега у нее немного. Для «физлера» как будто много и не требовалось. Она надеялась, что все слухи об этой машине оправдаются.
Она взобралась в кабину. Едва ее палец нажал кнопку стартера, как мотор «Аргус» тут же ожил. Пропеллер завертелся, его словно размыло в воздухе, затем он как будто исчез. Партизаны отбежали в сторону. Людмила отпустила тормоз, дала «шторху» полный газ и понеслась в сторону двух людей со свечами, отмечавших место, где начинались деревья. Они приближались с тревожащей быстротой, но когда она потянула на себя ручку, «шторх» взмыл в воздух с такой же легкостью, как его пернатый тезка.
Первой ее реакцией было облегчение: наконец-то она снова в полете. Затем она поняла, что по сравнению с тем, к чему она привыкла, теперь в ее руках гораздо более сильная машина. «Аргус» имел в два с лишним раза больше лошадиных сил по сравнению с радиальным двигателем Шевцова, а «шторх» был не намного тяжелее самолета «У-2». Она почувствовала себя пилотом истребителя.
— Не глупи, — сказала она себе. Хороший совет пилоту в любых обстоятельствах.
В закрытой кабине «физлера» она могла слышать свои слова, что при полете на «кукурузнике» совершенно невозможно. Непривычным было и отсутствие потока воздуха, бьющего в лицо.
Она держалась как можно ближе к земле: сделанный людьми самолет, который поднимался выше сотни метров, часто попадал на землю быстрее, чем этого желали пилоты. При полете над мирной территорией это срабатывало неплохо. Перелет через боевые позиции, как она это обнаружила, оказался сложнее. Несколько ящеров открыли по «шторху» огонь из автоматического оружия. Звук от пуль, пробивавших алюминий, отличался от того, который получается, когда пули проникают сквозь ткань. Но «шторх» не дрогнул и не свалился с неба, и у нее появилась надежда, что конструкторы самолета знали, что делали.
Она миновала позиции ящеров и оказалась на территории Польши, занятой немцами. Двое нацистов тоже пальнули в нее. Она почувствовала, что ей хочется выхватить пистолет и открыть ответный огонь.
Но вместо этого она принялась вглядываться в тьму в поисках прямоугольника из четырех фонарей. Пот заливал ей лицо. Она летела так низко, что вполне могла пропустить фонари. Если она пропустит их, ей придется сесть где попало. И что тогда? Сколько времени понадобится немцам, чтобы перетащить боеприпасы от места посадки до ее самолета? А может, ящеры заметят «шторх» и размажут его по земле прежде, чем в него успеют погрузить боеприпасы.