"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он задремал и видел во сне ее — высокую, тонкую, темноволосую. Она обнимала его. Серые, дымные глаза в черных ресницах были совсем рядом. Он слышал ее стоны, низкий, протяжный крик, ее горячий, сбивчивый шепот. Потом она исчезла. Степан, открыв глаза, вздохнул: "Так и не выспаться, как следует. В субботу, может быть, удастся".
Маленький заплакал, Лея что-то говорила ему — тихо, ласково. Степан, в последний раз посмотрев на дочь, — она стояла у борта корабля и весело смеялась, — все-таки заснул, коротким, глубоким сном уставшего человека.
Раннее утро было уже прохладным. Он, выходя из синагоги, нагнав тестя — плотнее запахнул холщовую куртку.
— Мне поговорить с вами надо, — робко начал Степан. Исаак, посмотрел на его усталое лицо: "Мальчик маленький совсем. Не высыпаются они, еще и все в этом подвале живут, комната-то небольшая. Ко мне бы переехали, но не хотят. Внук, — он почувствовал, что улыбается. "Наконец-то, дождался я".
Исаак прислонился к стене синагоги. Набив трубку, он спросил: "Что там у вас такое?"
Степан вздохнул: "Ханеле сюда везут. Я уже давно это вижу, с тех пор, еще, когда Моше не родился. Брат мой старший с ней. И еще люди какие-то, евреи вроде, — добавил мужчина.
— Велика милость твоя, — подумал Исаак. "Я ведь тоже, — все это время чувствовал, что он сюда едет. Тридцать шестой. Теперь все будет хорошо, не может не быть. Уничтожить бы потом этот амулет, конечно, но нельзя, нельзя, мало ли что случится".
Резкий порыв ветра открыл калитку, она заскрипела, по ногам ударило холодом. Исаак поежился:
— Не посмеет он сюда явиться, этот отступник. Сидит у своего Франка. Даже и думать о них не хочу.
— А Лее ты говорил? — наконец, спросил он зятя, испытующе глядя на него. "О Ханеле?"
Степан покраснел и помотал головой: "Я с вами хотел сначала…"
— Сначала, — вздохнул Исаак, — с ней надо было. Она жена твоя, часть тебя. Нельзя от жены скрывать что-то. Вот сегодня вечером ей все и скажи. Она порадуется, поверь.
Они медленно пошли по улице. Степан неуверенно ответил: "Все же второй ребенок, и тоже — маленький, забот у Леи еще прибавится".
— Так она же тебя любит, — удивился Исаак, — и ты ее тоже. Значит, и заботы у вас общие, и дети — все пополам. Ну, беги, — он коснулся руки зятя, — вы же там в шесть утра начинаете дорогу мостить, так, что не опаздывай.
Он посмотрел вслед золотисто-рыжей, в черной кипе, голове, и засунул руки в карманы: "Как я умру — Авраам мое место займет, мальчик он способный. До этого долго еще, конечно, — Исаак улыбнулся. Повернувшись, он направился к ешиве.
Низкий, розовый рассвет вставал на востоке, над темной полоской берега. На палубе суетились пассажиры, сундуки и тюки были уже сложены на корме. Капитан, искоса посмотрев на высокую, тонкую, очень красивую девушку, что стояла, разглядывая гавань, вежливо сказал: "Вот это и есть Яффо, госпожа. Видите, как быстро мы доплыли, и пиратов по дороге не встретили".
— Быстро, — подумала Ева Горовиц. "Интересно, когда Пьетро тут появится? Он, наверное, сразу же за мной поехал. И девчонка эта — кто ее сюда повез? От Пьетро она сбежала, судя по всему, значит — кто-то подобрал ее".
Серое, простое шерстяное платье развевал легкий ветер. Ева, закутавшись в черную, грубую шаль, посмотрела на крыши Яффо.
— Минареты, — она прищурилась. "Тут же турки, это Оттоманская империя. До Иерусалима на мулах поедем, три дня пути, еще и ночевать по дороге придется. А в Иерусалиме, — тонкие губы улыбнулись, — приду в раввинский суд. Раскаюсь, буду плакать, говорить, что хочу вернуться к своему народу. Поверят, не могут не поверить". Она положила руку на серебряный медальон и прошептала: "Папа".
— Он уже здесь, — поняла Ева, и подхватила свой саквояж. Корабль бросил якорь в середине гавани, лодки обступили его со всех сторон. Матросы стали сбрасывать трапы.
Ева, сидя на корме, рассеянно слушала разговоры паломников о том, что в самом Яффо постоялых дворов нет, надо ехать в Рамле или Лод, и оттуда уже — добираться до Иерусалима.
Лодка причалила к деревянному пирсу. Ева, приставив руку к глазам, вгляделась в толпу на песчаном берегу. "Господи, спасибо тебе, — облегченно вздохнула она, увидев знакомого, светловолосого мужчину. Он стоял, засунув руки в карманы простого сюртука. На голове у отца, — Ева незаметно усмехнулась, — была кипа.
— Вот и славно, — подумал Александр Горовиц, сцепив длинные пальцы. "И святой отец — тоже, наверняка, тут появится. Скоро уже. Девчонку уже везут, я это чувствую. Судаков меня не видит, и будем надеяться, что не увидит еще долго. Слепец".
Он подхватил саквояж из руки дочери. Прикоснувшись губами к ее уху, Горовиц прошептал: "Ты стала еще красивей, Евочка. Пойдем, любовь моя, у меня там повозка. Экипажей тут нет, к сожалению, — Горовиц смешливо развел руками.
— Папа, — Ева, на мгновение, прикрыла глаза. "Папа, Господи, как я скучала".
— Я снял домик в Лоде, — отец устроил ее на повозке, — там нам никто не помешает. Скоро поедешь в Иерусалим, а я за тобой.
— В этом? — Ева подобрала подол платья и указала на отцовскую кипу. "Нет, разумеется, — Горовиц погладил светлую, красивую бородку, — я же знаю турецкий, милая. Я сюда ехал через Стамбул. Обзавелся и одеждой подходящей, и всеми нужными бумагами".
Он подстегнул мулов. Повозка, закачавшись, выехала на широкую, накатанную дорогу, что вела на северо-восток, среди пыльных, заброшенных полей.
— Там, — Горовиц указал кнутом на горизонт, — все по-другому. Сады, колодцы, все зеленое. А тут, — он пожал плечами, — пиратов все еще боятся. Но скоро и доедем уже.
Ева улыбнулась. Потянувшись, она проговорила: "Все получится, папа, не может, не получится".
В открытые ставни был слышен треск цикад. Ева подняла голову с плеча отца, и вынула из его руки гроздь винограда: "Земля, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, земля, где масличные деревья и мед".