"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Интересно, что ее светлость герцогиня Экзетер его не ревнует, — отозвалась ее подруга. "Они ведь были…"
— Очень близки, — усмехнулась женщина. Заправив за ухо выбившийся из прически локон, она подошла к мужчине, что осматривал веревки шара: "Маркиз де Арланд, я преклоняюсь перед, вашим бесстрашием. Вот, — она порылась в бархатном мешочке на запястье и решительно протянула ему визитную карточку, — я и все мои подруги с нетерпением ждем вашего рассказа о полете".
Арланд только усмехнулся. Махнув рукой Федору, он крикнул: "Все в порядке!"
Мужчины зашли в плетеную корзину. Марта, незаметно перекрестив рыжую голову, вздохнула: "Только бы все обошлось".
— Маркиз де Арланд завтра проснется в моей постели, — уверенно шепнула женщина, вернувшись на свое место. "Если они выживут. А мадам Марта — сама бросила месье Корнеля. Он все-таки не герцог". Женщина улыбнулась и добавила: "Хотя вот он стоит, рядом с его величеством, этот герцог Экзетер. И посмотреть ведь не на что".
Марта сжала руку Тео и услышала крик: "Рубите канаты!"
Шар оторвался от земли и поплыл вверх.
— Вот сейчас, — смешливо велел себе Федор. Он перегнулся через борт корзины и позвал: "Мадемуазель Бенджаман!"
Тео подняла голову и ахнула — прямо в руки ей летела белая роза.
— Я, — Мария-Антуанетта сглотнула, — кажется, сейчас расплачусь. Боже, он даже там, — королева указала в синее, безоблачное небо, — думает о вас.
Тео ласково коснулась свежих, пышных лепестков и посмотрела вверх — шар медленно удалялся к Парижу.
— Так вот это как, — Федор вдыхал свежий, холодный ветер, рассматривая серые изгибы реки, черепичные крыши, золото деревьев парка Тюильри под ними. "Господи, и вправду — велики дела твои, спасибо тебе".
Он, на мгновение, закрыл глаза: "Я еще прихватил бутылку моэта, господа. Разопьем, когда опустимся на землю. А теперь, — он раскинул руки, — только вперед!"
Интерлюдия
Иерусалим, весна 1784 года
Гранатовое дерево было осыпано легкими, белыми цветами, дул теплый ветер. На зеленой траве сидела белокурая девочка, в простом, холщовом платьице.
Она возилась с деревянными игрушками — овцами, телятами, цыплятами. "Вот, — важно сказала маленькая Рахиль, выстроив их рядом. "Сейчас пойдем на пастбище!". Рыжая, короткошерстная собака, что нежилась на солнце, приоткрыла один глаз и лениво помахала хвостом.
Стукнула дверь. Маленькая, изящная женщина в темном платье и таком же платке высунулась в сад: "Как вы, мои хорошие?"
Ханеле, что сидела на резной, деревянной скамейке, подняла голову от книги: "Все в порядке, тетя Дина. Дядя Аарон не рассердится, что я его Талмуд взяла? Рахели играет, — она посмотрела на девочку. Та, блеснув голубыми, материнскими глазами, согласилась: "Играю!"
— Не рассердится, — успокоила ее Дина. Она, как всегда подумала: "Ханеле красавицей вырастет. Девять лет, высокая девочка, и волосы эти — как вороново крыло, густые, уже ниже пояса".
— Сейчас булочки испеку, — улыбнулась Дина, — надо муку всю использовать. Я на следующей неделе уже и убираться начну, перед Песахом.
— Папа приедет! — звонко сказала Рахели. "Из Цфата, к празднику. Да, мама?".
— Да, моя хорошая, — Дина присела рядом и, поцеловала дочь: "Скорей бы. На Хануку туда отправился, с наставником своим заниматься, Пурим мы без него отпраздновали…, - она подавила вздох: "Ничего. Зато, когда Аарон вернется, он уже настоящим писцом станет, будет свитки Торы писать. Надо просто потерпеть, и все".
— Мы тоже будем убираться, — мрачно сказала Ханеле, не отрываясь от большого листа. Она вспомнила ведра с горячей водой, свои покрасневшие, грязные руки и поджатые губы мачехи: "Если бы ты меньше витала в облаках, Хана, ты бы чище мыла пол. При сватовстве семья жениха должна увидеть, что ты хорошая хозяйка".
— Моше почему-то ничего не делает, — ядовито сказала девочка и тут же пожалела об этом. Мачеха вздернула красивую бровь и отчеканила: "Моше учится, вместе с отцом. Хозяйство — не мужское занятие. Ты обязана будешь после свадьбы вести дом, и зарабатывать деньги, чтобы твой муж мог учиться. А ты до сих пор шьешь так, — Лея вздохнула, — что все переделывать приходится. Принеси воды, — велела мачеха. Пройдя к Ханеле, женщина бесцеремонно вынула у нее из рук книгу.
— Псалмы, — невинно проговорила Ханеле, подняв дымно-серые, большие глаза. "Я за больных читаю, мама Лея".
— Хорошо, — Лея вышла. Ханеле, оглянувшись, соскочив на пол, прошлась по половицам, наступив на одну из них, как следует покачавшись.
— Ничего не заметно, — удовлетворенно сказала она. Там был тайник — девочка сама его сделала. Ханеле положила туда ключ от кабинета отца — еще давно, убираясь в подвале, она нашла старую шкатулку. В ней, среди всякого хлама, лежала связка потускневших ключей.
Отец делал вид, что ничего не знает — просто, уходя, не запирал книжные шкафы. Ханеле садилась с ногами на стул — на нем сидел еще дедушка Исаак, и с головой уходила в книги. Каждый день, когда она приносила обед отцу в ешиву, он закрывал дверь и занимался с ней — час, не больше, но для Ханеле это было лучшее время дня. Они сидели друг напротив друга, как будто она и вправду — была учеником. Отец, слушая ее чтение, отвечая на ее вопросы, — иногда вздыхал. Его серые глаза ласково смотрели на дочь и Ханеле один раз спросила: "Что, папа?"
— Ты похожа на свою мать, — просто ответил он. Ханеле положила руку на золотой медальон, — она наотрез отказывалась его снимать. Один раз, вечером, она услышала из-за стенки гневный голос мачехи: "Ты просто не хочешь настоять на своем, Авраам! Если бы ты велел ей убрать этот медальон в шкатулку, она сразу бы это сделала. Меня она просто ни в грош не ставит, как ты сам знаешь".
Отец сказал что-то мягкое, успокаивающее, — Ханеле не расслышала, что. После этого, утром, когда она варила отцу кофе, он спустился вниз, и, поцеловал ее в затылок: "Носи на здоровье, милая". Мачеха весь тот день особенно к ней придиралась.