"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Я вас люблю, — сказал Джованни, глядя на сияющую гладь реки. Она, было, открыла рот, но ди Амальфи мягко попросил:
— Дайте мне договорить, хорошо? Это…, - он помолчал, — довольно, нелегко. Я просто хотел, чтобы вы знали, Мария. Если вы мне скажете, что больше не хотите меня видеть — так тому и быть. Мне будет…, - он опять помолчал, — больно, но это ваше право. Вы, наверное, думаете, что это безумие — я вас вижу второй раз в жизни…
Она стояла, укачивая спящую девочку, глядя на сыновей.
— Нет, — ответила она еле слышно, вспомнив, как в первый раз увидела Степана — там, в передней старой усадьбы Клюге — увидела, и не смогла глаз от него отвести.
Она тогда тихо плакала в подушку, считая дни, не в силах подумать, что вот еще немного — и он уйдет в море, а она так и не сможет, не посмеет ничего сказать.
— А если я скажу, что хочу? Видеть вас, — тихо произнесла Мария.
— Тогда я отвечу, — Джованни улыбнулся, — истинно, Господь благ ко мне, и нечего мне больше желать.
— Мне надо подумать, — Мария помедлила. «Я напишу вам, хорошо?».
Он кивнул, не смея поверить тому, что, — может быть, — счастье так близко, совсем рядом.
— Любовь есть дар великий, — внезапно, нежно сказала она, целуя голову Элизабет, — нам ее Господь посылает, и Его за это благодарить надо.
Проводив их, он зашел в собор Святого Павла и преклонил колени. Здесь было хорошо, — просто и светло, и Джованни почувствовал покой. Покой и счастье, каких он не испытывал уже давно, со времен своей жизни в Женеве.
— Спасибо, — шепнул он. «И вправду, имя Твое — добро».
Дети давно уже спали, а Маша все сидела, подперев голову рукой, глядя на сумрачный туман, поднимавшийся над рекой. Было прохладно, с луга тянуло сыростью, и где-то в камышах, вдали, кричала выпь.
Наверху, над домом, стремительно, шурша крыльями, пролетела сова — на охоту. Маша зажгла свечу, и, потянувшись за своей Библией, раскрыла ее — на Десяти Заповедях.
«И ничего про любовь», — вдруг, горько, улыбнулась женщина. «Только о прелюбодеянии. Как это Лютер толковал шестую заповедь: «Мы должны бояться и любить Бога так, чтобы в мыслях, словах и делах быть чистыми и целомудренными, и чтобы каждый из нас любил и почитал своего супруга».
Она вздохнула, вспомнив то, что совсем не хотелось вспоминать, и пролистала книгу дальше.
«Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» — прочла она, и потянула к себе перо с бумагой.
Маша долго смотрела на чистый лист, а потом, озлившись на себя, почти не думая, быстро написала все то, что хотела сказать еще там, на берегу реки, и запечатала конверт.
Она стояла посреди комнаты, глядя на него, и Джованни вдруг подумал: «Господи, ну как мне Тебя благодарить?»
— Счастье мое, — сказал он, опускаясь на колени. «Я так боялся, что ты не приедешь».
Мария положила маленькие, — как у ребенка, — руки, на его голову, и чуть погладила волосы.
«Как же я могла не приехать? Я ведь написала тебе» — вздохнула она.
— Я сидел и думал — вдруг не с кем было оставить детей, вдруг карета сломалась, вдруг еще что-нибудь, — Джованни взял ее пальцы и стал целовать — один за другим. «Господи», — сказал он, «у тебя руки, словно из жемчуга сделаны. Если б ты знала, какая ты красивая!»
Он прижался лицом к ее ладони, и она вдруг почувствовала что-то теплое.
— Ты плачешь? — недоверчиво спросила она, не понимая, как может плакать этот жесткий, немногословный человек.
Он вдруг ощутил страшную, непреходящую боль и сказал:
— Мне ведь скоро надо уезжать, а это значит — расстаться с тобой. Я не могу, не могу даже думать об этом. Я ведь там, — он махнул рукой на юг, — совсем один.
— Как ты живешь? — тихо спросила она, поднимая его.
Джованни сел в кресло и пристроил ее у себя на коленях. Он чуть не застонал вслух, ощутив ее сладкую, женскую тяжесть и заставил себя замолчать.
— Работаю, — сказал он глухо, потершись щекой о ее мягкие косы. «Стараюсь выжить по мере возможности. Вечером прихожу домой и читаю».
— Что? — ее черные, наполненные искрами, глаза были совсем рядом.
— Древних, — он хмыкнул. «Они спокойней».
— Горация с Овидием? — она прищурилась.
— Их тоже, — Джованни помедлил, вспоминая.
— Ты гадать перестань: нам наперед знать не дозволено, Левконоя
— Пользуйся днем, меньше всего веря грядущему, - завершила Мария и, улыбнувшись, посерьезнела. «Вот только я доверяю будущему».
— Я тоже, — сказал он, глядя в ее дивные глаза.
— Еще читаю Библию, — он вдруг рассмеялся. «Мне же нельзя дома держать ничего из наших книг, опасно это, вот и остается только она». Он помолчал, и, проведя пальцами по ее щеке, сказал:
— O sposa mia, miele e latte son sotto la tua lingua.
Мария, повернувшись, поцеловала его, и он понял — действительно, молоко и мед были на устах ее.
— Ну, и не только Библию. Давай-ка, послушай, — Джованни, улыбнувшись, потянулся за маленьким томиком, лежавшим на столе, и стал читать ей «Декамерон» — новеллу о юноше, что поступил садовником в женский монастырь.
Он читал, переводя с листа, обнимая ее одной рукой, чувствуя, как бьется ее сердце. Когда он закончил, и отложил книгу, ее щеки были ярко-алыми, и она глубоко, прерывисто вздыхала.
— Понравилось? — он очень осторожно провел губами по шее, чувствуя, как пахнут ее волосы — весенними цветами. Мария вдруг развязала чепец, скинув его на пол, и сказала, не поворачиваясь:
— Распусти мне косы.
Локоны упали в его руки — тяжелые, черные, блестящие, и, прежде чем отнести ее наверх, Джованни зарылся в них лицом, благословляя тот день, когда увидел ее.