"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Мария развернула что-то белое, невесомое, воздушное.
— Это те самые! — ахнула женщина. «Но куда же я…»
— Надень, сказал Джованни, устраиваясь поудобнее на подушках. «Дай мне посмотреть».
— Тут вырез, — она покраснела.
— Как раз такой, как надо, — медленно проговорил мужчина.
— И короткая какая, — Мария встала на ковер. «Она же ничего не прикрывает».
— А надо, чтобы прикрывало? — Джованни нахмурил брови. «А ну-ка, дай я проверю.
Наклонись, пожалуйста».
Она, ничего, не подозревая, наклонилась, и тут же оказалась рядом с ним, на постели.
— Правильная длина, и правильный вырез, — ласково сказал мужчина. «Как раз в моем вкусе».
Потом он лежал, гладя ее по голове, вспоминая, как она билась в его руках, и стонала: «Еще, еще!»
Он был не в силах даже подумать, что Мария может куда-то уйти. «Господи», — попросил Джованни, — «ну хоть еще немного, прошу Тебя. Пусть не торопится».
Она заворочалась и Джованни спросил: «Что, милая?»
— А если, — Мария помедлила, — узнают, что ты протестант?»
— Казнят, — ответил Джованни, прижимая ее к себе, все не в силах надышаться ее чудным запахом. Он был везде — на его руках, на губах, и он еще раз, наклонившись к Марии, вдохнул его — просто так, потому что мог.
— Но ведь, — она вдруг обняла его, — сильно, — ты же осторожен?»
— Ну конечно, я осторожен, любовь моя, — улыбнулся Джованни. «Был бы я не осторожен — я бы сейчас тут тобой не наслаждался».
Она покраснела. «А тебе не страшно?»
— Бывает очень, — сказал Джованни, глядя прямо перед собой, в окно, на спокойный, солнечный, весенний день Лондона.
Он даже не пытался спасти его.
Венецианцы, выслуживаясь перед папой, передали арестованного Ватикану, и, узнав об этом, Джованни — что бывало с ним нечасто, — разъярился. Из их тюрьмы он бы еще мог вытащить этого дурака, а вот из замка Святого Ангела — нет.
Джон тогда запретил ему даже пальцем шевелить, сказав: «Я не хочу тебя терять из-за, какого-то студентишки».
Джованни было просто жалко мальчика — он сам был таким когда-то, только ему повезло — а вот мальчик, заявивший перед судом инквизиции: «Ни один христианин не должен следовать доктрине какой-то определенной церкви, тем более той, что во многих вещах отошла от истины», — подписал себе смертный приговор.
Мальчику предлагали, — как сказал человечек в курии, прикормленный Джованни, — раскаяться. Тогда бы его сначала задушили, а потом уже — сожгли.
Студент отказался, и ди Амальфи должен был прийти на Пьяцца Навона — кардинал, у которого он обедал, откинувшись на спинку кресла, сказал: «Будете меня потом благодарить, синьор Джованни, и внукам рассказывать — Рим такого еще никогда не видел».
— Что с ним сделали? — тихо спросила Мария.
Он молчал.
— Скажи! — она вдруг стукнула кулаком по спинке кровати. «Скажи немедленно!».
Он увидел высокое, нежной голубизны небо родного города, а потом, посмотрев на эшафот — большой медный чан, под которым палач уже разводил огонь. Джованни искоса взглянул на соседей, — это были самые почетные места, предназначенные для друзей и родственников комиссии кардиналов. Уйти было непредставимо, и пришлось остаться до самого конца.
— Не плачь, — он поцеловал ее — сначала тихо, а потом, — все сильнее и глубже. «Ничего со мной не случится».
Мария посмотрела на него, и вдруг сказала: «Если бы ты мог остаться!».
Джованни, ничего не говоря, опустил ее голову к себе на плечо, и они долго лежали просто так — не размыкая рук.
А потом ему пришло время отправляться в Дувр.
— Завтра я уезжаю, — сказал он, глядя на деревянные балки спальни, и почувствовал, — всем телом, — внезапно пришедшую тоску по ней, — хоть Мария пока и была рядом, лежала, свернувшись в клубочек, в его руках.
— Тогда я буду ждать, — сказала она просто. «Ты только береги себя, пожалуйста».
— Если что-то будет не так… — начал Джованни.
— А может? — Мария приподнялась, и он увидел испуг в ее больших, чудных глазах.
— Все может быть, — неохотно сказал он. «Вряд ли, конечно, но если что — я попрошу, чтобы тебя известили. У меня есть свои люди, надежные.
— Брось, — спохватился мужчина, заметив, как изменилось ее лицо, «я же больше десяти лет, работаю, и до сих пор все было хорошо. Так и будет. А осенью я вернусь, и договоримся о чем-нибудь».
— Я боюсь, — вдруг сказала Мария. «И буду бояться, пока не увижу тебя снова».
Он нежно погладил ее по вороным локонам. «Ничего, — еще год-два, я оставлю все это дело, и поселюсь с тобой в деревне. Сколько можно, в конце концов, я уже устал».
— Возьми — вдруг сказала Мария, снимая с шеи простой медный крестик. «Пусть он будет с тобой».
Потом она ушла к реке, а он все стоял на пороге, провожая глазами ее скромное платье и белый, как мрамор, чепец.
Она снилась ему всю дорогу до Рима, и это было хорошо — просыпаясь, он понимал, что осталось только прожить лето, и она будет с ним — навсегда. Ему казалось, что тело его до сих пор хранит ее запах — свежий хлеб, и немного пряностей.
«Любовь нам Господь посылает, она есть дар великий», — вспоминал он ее слова, и Мария словно была рядом с ним — руку протяни, и коснешься ее.
Часть тринадцатая
Лондон, июнь 1577 года
— Четыре процента годовых, мистер Симмонс, — сказала Марта, разглядывая банкира, — это как-то маловато, вам не кажется?
Чарльз Симмонс еще раз посмотрел на красотку — темно-зеленое шелковое платье было отделано мелким алансонским кружевом, в ушах покачивались крупные изумруды, кожаные перчатки с вышитыми манжетами пахли жасмином.