"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он подхватил ее на руки и, усадив на кровать, увидел, как под скромной, серой тканью платья светится ее тело. «И вправду, будто мрамор», — подумал он, опускаясь на колени.
Она обжигала губы, как полуденное солнце.
Мария вдруг наклонилась и шепнула что-то ему на ухо.
— Уверена? — спросил Джованни и вдруг увидел, как ее глаза мгновенно наполнились слезами. «Да уже шесть лет как», — сказала она, отвернувшись.
— Прости, прости, пожалуйста, — он стал целовать ее и вдруг горько подумал, что Господь все же иногда бывает, несправедлив — как можно было отказать этой женщине в материнстве?
— Ничего, — сказал он нежно, так нежно, как только мог. «Ничего, любовь моя. Это неважно».
А потом он уже больше ничего не мог говорить, — потому что Мария была вся в его руках.
Она принадлежала ему, — и это было лучше, чем все его мечты.
Она вдруг почувствовала то, что, — как она думала, — никогда в жизни уже не испытает, и успела отчаянно, до крови, закусить руку.
— Нет, — попросил он. «Пожалуйста, любовь моя. Я хочу слышать».
И он услышал — подумав еще, что запомнит это навсегда.
Потом она долго лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша, даже не отвечая на его поцелуи.
— Прости, — наконец, сказала она. «У меня еще ни разу так не было».
Джованни рассмеялся и осторожно устроил ее рядом: «Теперь будет всегда, поверь. Тебя, Мария, Господь сотворил такой. Я всего лишь немного помог, вот и все».
Она покраснела — вся, и потянула на себя простыню.
— Не надо, — сказал он, останавливая ее руки. «Не надо, Мария».
— Я, — она вдруг запнулась, отвернувшись.
— Ты прекрасней всех, кого я видел в жизни, — сказал он, мягко прижимая ее к себе.
— Но ведь, — она все еще краснела. «Я же рожала».
— И хорошо, — усмехнулся Джованни и умостил ее всю в своих руках. «Я, знаешь ли, это сразу заметил», — он обхватил ладонями ее тяжелую, большую грудь. «Я хоть и протестант, но все же итальянец — если я привезу тебя в Рим, мне придется держать тебя взаперти, — иначе все мужчины сойдут с ума».
— Расскажи мне про свой город, — попросила она, положив растрепанную голову на его плечо.
— Стой, — вдруг сказал ди Амальфи и вдохнул ее запах — свежий хлеб и совсем немного пряностей. «Ты пекла что-то?»
— Ну да, — улыбнулась она. «Детям к завтраку».
— Про Рим — потом, — твердо сказал он. «Позже».
— А сейчас что? — еще успела спросить она, — недоуменно, и оказалась прижатой к постели — так, что не могла и пошевелиться.
— Сейчас — разное, — пообещал Джованни. «Но тебе понравится».
— Новый шрам, — он, улыбаясь, посмотрел на отпечатки ее зубов у себя на плече.
Мария покраснела и провела пальцами по шраму старому— слева, под ребрами.
— Что это? — спросила женщина.
— Это с прошлого года, с той поры, как… — он помолчал.
— Ты пошел туда вместо него, — Мария вдруг нежно поцеловала след от ранения.
— Он же мой друг, — Джованни погладил ее по голове. «Он бы сделал то же самое для меня».
— А больше и нет шрамов, смотри-ка, — вдруг хмыкнула она.
Ди Амальфи вдруг вспомнил любимые слова Джона.
— Я просто не лезу на рожон, а спокойно работаю», — зевнул он. «И потом, мне скоро сорок — в этом возрасте только дураки размахивают шпагой направо и налево».
Она сидела, скрестив ноги, и Джованни потянул ее к себе.
— А теперь ты мне рассказывай про себя, — попросил он, устроив ее рядом. «Прямо с самого рождения».
— Почему? — спросила она.
— Потому, что я тебя люблю, — он с удовольствием увидел, как Мария смутилась, и добавил:
«Я ведь уже говорил тебе это, там, на реке!».
Она прижалась к его боку и посмотрела вверх — на него. «Что?», — улыбнулся он.
— Ты очень красивый, — серьезно сказала Мария. «Правда, я таких мужчин, как ты, и не видела раньше».
— А, — он лениво потянулся, «у нас все такие. Поэтому я тебе и сказал — приедешь в Рим, будешь сидеть взаперти, а то еще сбежишь к какому-нибудь…помоложе».
— Никуда и никогда я от тебя не сбегу, Джованни, — она рассмеялась, перевернулась на живот, и начала: «Ну что, родилась я в маленькой горной деревне…»
Когда они спустились вниз, уже смеркалось.
— А почему ты не живешь на постоялом дворе? — спросила она, оглядывая кухню — горел очаг, и было очень тепло. В маленькое окно хлестал весенний ливень.
— Я столько по ним мотаюсь, — ответил Джованни, замешивая тесто, «что они мне уже осточертели. Этот дом, — он замялся, — в общем, хозяин на континенте, он мой товарищ, и я могу здесь остановиться на какое-то время», — Один из ваших? — она присела к столу, наблюдая за его руками — ловкими, с длинными, смуглыми пальцами.
— Можно сказать и так, — он вдруг вспомнил записку от Марты и чуть не рассмеялся.
«Конечно, ты можешь у меня жить, пока будешь в Лондоне, — я вернусь только в июне, дом все равно пустует. Ключи ты найдешь по известному адресу, у собора святого Павла, а мои платья, и детские игрушки тебя не скомпрометируют — они все сложены и заперты в кладовой».
— Ты умеешь готовить? — она покраснела.
— Я больше десяти лет живу один, не умирать же мне с голода? — он накрыл тесто салфеткой.
«А кухарку нанимать опасно — чем меньше в доме посторонних, тем лучше».
— Ну вот — сказал он. «Теперь ему надо постоять какое-то время».
— А если перестоится? — спросила Маша, оказавшись в его объятьях. Она вдруг, — сама не зная почему, — скользнула вниз, встав на колени, даже не понимая, что делает.
Может, — медленно сказал он, и, положив ей руки на голову, спохватился: «Черт, ты сейчас вся будешь в тесте!»