"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Григорий Никифорович отрезал кусок от свежего калача, и намазал на него паюсную икру: «Продолжаем, Феденька».
Крики человека стали совсем, пронзительными. Тяжело, неприятно запахло горящим мясом. Григорий Никифорович прожевал, вытерев губы шелковой салфеткой. Он поднялся, подволакивая ногу. В углу горели факелы, на влажный пол капала смола. Двое мощных мужиков, в рубашках, с засученными рукавами, почтительно отошли от деревянного, крепкого стола. Григорий Никифорович принял войлочную рукавицу и приподнял раскаленный утюг, стоявший на спине человека. Он плакал, хватая
– Я тебя отведу посмотреть, - свистящим шепотом сказал Григорий Никифорович, - у нас одно интересное местечко есть. Богачи хорошо за девочек платят, маленьких. Твоей Еленушке, старшенькой, восемь лет ей? Я помню, восемь. А Павлуше пять. Ему тоже применение найдем, -Волков, с размаха, припечатал утюг к обугленному, дымящемуся ожогу. Человек забился в веревках:
– Не надо, нет, нет, пожалуйста…, я все, все сделаю…, - Волков отдал рукавицу подручному:
– Я скоро вернусь. Подумай, любезный друг, что у тебя еще есть. Поройся, так сказать, - он рассмеялся в бороду, - в памяти. Мы тебя приведем в порядок, и отправимся к стряпчему, составлять документы о покупке твоих предприятий и земельных участков. Твои долги надо выплачивать, - он стоял, глядя в заплаканное, искаженное болью лицо человека, - мне тебя, - Григорий Никифорович поискал слово, -под опеку передали.
Он взял старомодного кроя кафтан: «Пусть отдохнет».
Любу Григорий Никифорович нашел наверху, в кабинете. Снаружи это крыло было заброшенным, как и весь дом, однако комнаты обставили хорошей мебелью. Волков держал здесь телеграфный аппарат, для быстрой связи с другими городами. Дочь рассказала ему о новом приспособлении Белла. Любовь Григорьевна следила за техникой и читала газеты. Волков хмыкнул:
– Полверсты не расстояние, но я уверен, когда-нибудь мы сможем говорить в трубку и со столицей, и с Варшавой.
Волкова устроила здесь и гардеробную с ванной. Любовь Григорьевна одевалась в русском стиле только в Рогожской слободе. На деловые встречи она ездила в парижских платьях с турнюром, в шляпах, с перьями страуса.
Женщина надевала шляпу перед зеркалом, когда сзади раздались шаги отца. Он погладил седую бороду:
– Наш гость, Любушка, почти готов подписывать купчую. Когда вернешься, проверь еще раз его счетные книги. Поедем с ним к стряпчему, - дочь взглянула на золотой хронометр:
– Это ненадолго, батюшка. Осмотр, у врача, как обычно, - красивые губы чуть искривились.
Григорий Никифорович обвел взглядом дубовый стол, серебряный письменный прибор, новинку, пишущую машину Ремингтона, со сделанной на заказ русской клавиатурой. Волков, невольно, вздохнул:
– Дело кому-то надо передавать…, - он коснулся красивой руки дочери:
– Любушка…, Надо внука, милая. Тебе тридцать, не девочка, - Любовь Григорьевна поставила на место хрустальный флакон с французскими духами:
– Будет, батюшка. Сейчас нужное время, - спокойно сказала дочь, - мы с тобой выберем подходящего человека. Об остальном, - Волкова взяла бархатный ридикюль, - я сама позабочусь. Я тебе фруктов привезу, - пообещала дочь, - заеду в магазины по дороге. Ты устал, с ним…, - женщина указала куда-то вниз.
–
Утренний экспресс из столицы в Москву подходил к станции Клин. В женском вагоне первого класса пахло пудрой, мылом и ароматической эссенцией. По узкому, выстланному ковром коридору, шмыгали горничные. Они ездили в отделениях для простонародья, где не было бархатных, уютных диванчиков и шелковых простыней. В тех вагонах люди спали сидя, на деревянных полках. Визгливо лаяли собачки, где-то хныкал ребенок.
Дама, направлявшаяся в Москву, с детьми, жена присяжного поверенного, исподтишка изучала лицо соседки по отделению. Она представилась мадемуазель Константиновой. Девушка сказала, что изучает музыку в консерватории. Она собиралась в Клин, в надежде добиться встречи с композитором Чайковским. Маэстро проводил лето в местном имении.
– Он мой кумир, сударыня, - воскликнула девушка, - я мечтаю, чтобы Петр Ильич меня прослушал.
Жена поверенного вспомнила иллюстрацию в «Ниве», статую итальянского скульптора Кановы. Моделью послужила сестра Наполеона, мадам Полина Бонапарт. Дама вздохнула: «Одно лицо. Красавица, ничего не скажешь».
Мадемуазель Константинова оделась скромно, в шелковое платье цвета голубиного крыла. Черные, тяжелые волосы, девушки прикрывала хорошенькая шляпка, по новой моде, с узкими полями. Дорожное, летнее пальто было отделано полоской кружев. На шее блестел маленький крестик и золотой медальон. Она попеременно просматривала какие-то ноты и читала весенний номер «Отечественных записок». Глаза у музыкантши были большие, дымно-серые, в темных ресницах, лицо, невинное, наивное. Жена присяжного поверенного, вспомнила, как и она, в девицах, лелеяла мечту стать артисткой. Дама растрогалась и пожелала мадемуазель Константиновой удачи.
Шифровать переписку нотами они стали зимой. Систему записи создал Саша:
– Никто не догадается, соната и соната. Или оперная ария, - на собрании кружка народовольцев юноша, быстро, объяснил принцип записи, и велел всем практиковаться. Оба покушения на императора, и на железной дороге, и в Зимнем Дворце, потерпели неудачу. Во дворце погибло одиннадцать нижних чинов. Халтурину, устроивший взрыв, бежал. Он ждал Кассандру и Техника в Москве. Они знали, что император, после смерти супруги, собирается навестить Москву, для богомолья. В кончине императрицы никто не сомневался. Мария Александровна с зимы не вставала с постели
Саша, на совещании, хмуро сказал:
– Невозможно будет приблизиться к тирану в столице. С этой новой комиссией, куда входит мой отец, после двух покушений, за безопасностью тирана следят еще тщательнее…, - после взрыва в Зимнем Дворце был создан чрезвычайный орган по охране порядка в государстве, Верховная распорядительная комиссия.
– В ней лучшие друзья отца заправляют, - Саша затянулся папироской, - Лорис-Меликов и Победоносцев. И отец, что называется, на первых ролях, как доверенное лицо государя.