"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Враг сатана, - спокойно ответила Любовь Григорьевна, - отженись от меня, - она направилась к большой, тяжелой, старомодной карете, запряженной крепкими, невидными лошадьми.
Николай стоял, провожая ее взглядом. Пробормотав что-то, молодой человек пошел к своему ландо. На козлах сидел кучер в жандармской форме. Одна из богомолок, маленькая, хрупкая, в черном сарафане и таком же платке, посмотрела ему вслед. Глаза у женщины были большие, зеленые, прозрачные. Она перекрестилась на купола Покровского собора. Жандармский экипаж медленной рысью поехал к Спасо-Андрониковскому монастырю. Женщина заспешила за ним.
Любовь Григорьевна,
– Он отсрочки просит, - осторожно сказал пожилой человек, в купеческой сибирке, устроившийся напротив. Мужчина почесал стриженую в скобку, седоватую голову.
– Говорит, что заклады у него есть, облигации. Золото, в конце концов. Плакал, как ребенок, Любовь Григорьевна, о детях своих упоминал.
– Послушаем его, - холодно ответила Волкова.
– На Хитровку, Василий Андреевич, - приказала она. Мужчина приоткрыл маленькое окошечко. Карета двинулась вниз, к набережной Яузы.
Мещанка Иркутской губернии Воронова, Марфа Федорова, появившись в Москве, зарегистрировалась в Рогожской полицейской части. Пристав повертел ее паспорт. Он, со значением, посмотрел на женщину:
– Москва ожидает приезда его императорского величества, голубушка. Получено указание, - он помахал толстым пальцем, - не пускать в город всяких..., - в ладонь пристава лег аккуратный, холщовый мешочек. Дверь была закрыта. Полицейский взвесил деньги на руке и выписал свидетельство о регистрации.
– Молиться за вас буду, ваше высокоблагородие, - пообещала вдова Воронова, - неустанно.
Запахло чем-то приятным, вроде цветов в саду. Зашуршало черное сукно платья, дверь скрипнула. Пристав поглядел вслед вдове:
– Пятый десяток идет, а она еще хорошенькая. Маленькая, как птичка. Наверное, три пуда весит, не больше…, - полицейский, невольно, вздохнул, вспомнив свою супругу. В Татьяне Ивановне было немногим меньше семи пудов.
– Но приданое, - напомнил он себе, - деньгами не бросаются. Дом, земля…, - земля была за Рогожской заставой. Пристав подумал:
– Эта…, Марфа Федоровна, тоже, наверное, в слободе пристанище найдет. Раскольники в ней собрались, упрямцы. Для них, особо, церкви строят, единоверческие. Казалось бы, что еще надо? По их обряду служат. Приходи, молись…, - он увидел прозрачные, зеленые глаза иркутской мещанки Вороновой.
Жена пристава была из раскольнической семьи, правда, давно вошедшей в ограду православной церкви. Полицейский, во времена сватовства, застал в живых бабушку жены. Старуха восьмидесяти лет обучалась в заволжских скитах. Ее сын покинул раскол. Бабка переехала в отдельный флигель, во дворе дома, где сама себе готовила. Она не стеснялась плевать вслед никонианской родне. Однажды пристав сидел в гостиной с будущим тестем и тещей. Бабка остановилась на пороге, подняв сухую ручку, укрытую рукавом черного, вдовьего сарафана.
– Персты рук твоих тонкостны, очи твои молниеносны, и кидаешься ты на врагов аки лев…, - старуха поджала губы:
– Святая мученица Феодосия, в иночестве Феодора, заморила себя голодом, в земляной тюрьме, однако в своей вере тверда, осталась, а вы…, - бабка прошагала к столу красного дерева. Не успел пристав опомниться, как бабка плюнула в его чашку с чаем, гарднеровского фарфора. Тесть и теща потом долго извинялись.
– Очи твои молниеносны..., - пробормотал пристав, смотря на дверь. У мещанки Вороновой были изящные, тонкие пальцы, без единого кольца.
– Она похожа, похожа…, Аки лев, - хмыкнул пристав и отчего-то поежился. Июньский день был теплым, однако на него пахнуло холодом.
Мещанка Воронова, действительно, остановилась в Рогожской слободе. В первый день, потолкавшись на кладбище, она познакомилась с теми, кто был ей нужен. Тайные монахини держали здесь подпольную, обитель. Мирян туда принимали, на послушание. Марфа Федоровна сказала игуменье, что еще не решила, воздеть ей ангельский чин, или нет. Пожилая женщина покачала головой:
– Чего раздумывать, голубушка? Сие дело богоугодное, сами знаете. Вы вдова, детками вас Господь не одарил…, Самое время прийти к Иисусу, отринуть мир суетный…, - Воронова и другие женщины, пришедшие в Москву по обету, на богомолье, спали в маленькой комнатушке, на нарах. Монастырь помещался в подвале старого, крепкого купеческого дома. Наверху никто не жил.
– Это благодетеля особняк, - коротко сказала игуменья Марте, - раба Божьего Григория. Мы за него молимся, и ты тоже будешь.
Здесь были и совсем, беспаспортные женщины, странницы, из беспоповского согласия бегунов, отрицавших все знаки власти антихристовой, от паспортов до денег. Вместо документов у них имелись самодельные бумаги с надписью: «Господь защититель живота моего: кого страшуся?». Игуменья Агния объяснила Марте, что все иконы в монастырской моленной правильные, написанные до времен никонианских, никогда не попадавшие в руки гонителей веры. Марта, в Лондоне, много читала о расколе. Она знала, что старообрядцы других образов не признают.
– Некоторые на восток молятся, как евреи, - она шла вслед за медленно едущим ландо, не упуская из вида каштановую голову молодого человека, - а некоторые и вообще на лучину. Остальное, мол, запятнано Антихристом.
В первый день после устройства в монастырь, мещанка Воронова побывала на Рязанском вокзале. Она забрала из камеры хранения старомодный, потертый, большой саквояж. Марта села на конку и доехала до Сандуновских бань, в Неглинном проезде. Из женского отделения второго разряда мещанка вышла в изящном, траурном платье, с капором на голове. Она добралась до Тверского бульвара и углубилась в путаницу узких переулков. Марта быстро нашла объявления о сдающихся комнатах. Бумаги приклеивали прямо к стеклам. Район вокруг Патриаршего пруда был студенческим, дешевым. Летом постояльцы выезжали. Вдова Воронова, за шесть рублей в месяц, сняла чистую каморку, с чаем и сахаром от хозяйки. Женщина объяснила, что приехала устраиваться домашней учительницей в купеческую семью.
Марта скупила все газеты и села работать, с карандашом и блокнотом. Окно было раскрыто в засаженный травой двор. Простая занавеска немного колыхалась под ветром, квохтали куры. Марта добралась по своим документам до Кенигсберга. По договоренности с прусскими коллегами, ее перевели через границу империи. В Москву Марта приехала через Рязань, получив тамошний штамп о полицейской регистрации. Это было безопасней. После Пасхи сын, с миссией Гриффина, отплыл из Лондона в Бомбей. Марта провожала его в порту: