"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Никогда больше. Господи, как стыдно, перед мамой, в день похорон…, Я ее не увижу, - с облегчением понял Петя, - и хорошо.
Он встрепенулся, заслышав, что мать говорит о Бомбее. Марта, терпеливо, повторила:
– Весной поедешь с миссией Гриффина в Афганистан. Твой отец в тех краях обретался. Они Ахмар-хана помнят. Клинок родовой возьмешь, - Марта погладила Петю по мощному плечу.
Петя молчал, глядя в окно, на далекую полоску Темзы, на еще зеленые поля:
– Я все понимаю, мамочка. Отец…, он бы так никогда не поступил…, - юноша увидел,
– Нет, сыночек, - ответила Марта, - никогда.
Они заговорили о миссии. Марта обещала, что найдет сыну на севере, в Манчестере, или Эдинбурге, учителя языков. Она слушала, как Петя рассказывает ей о встрече с Ротшильдами:
– Все будет хорошо. Петя мой сын, он справится. Я внуков от него увижу…, - на перроне Марту ждали несколько мужчин. Она заметила:
– Я потом…, на Ганновер-сквер заеду. Обсудим с тобой ремонт, и я тебя на Юстонский вокзал провожу, милый.
Петя долго стоял на платформе, глядя вслед ее узкой спине, в траурном, черном шелке. Он поднял руку и отчего-то перекрестил мать.
Она сидела в скромно обставленной комнате, выходящей во двор правительственного здания и пила крепкий, несладкий чай. Дизраэли сам его заварил:
– Я помню, какой чай был у «К и К» во времена…, - он оборвал себя и погладил седую, старомодную, ухоженную бороду: «Простите». Камин здесь не разжигали. Марта вдыхала запах сырости и табака, оглядывая ровные ряды переплетенных в темную кожу парламентских сборников.
– Очень уединенно, - объяснил Дизраэли, поймав ее взгляд, - я не хотел, чтобы вокруг нас вились, - он пощелкал длинными, бледными, костлявыми пальцами, - всякие правительственные, - тонкие губы сложились в подобие улыбки, - мандарины. Как их в Китае называют, - ложка зазвенела о простой фаянс, премьер-министр извинился.
– Ее величество, - он помолчал, - поддерживает предложение покойного герцога Экзетера, касательно…, - Дизраэли повел рукой с зажатой в ней сигарой.
– Разумеется, у вашей семьи будет охрана, миссис Кроу. Правительственная пенсия, в случае…., -Марта подняла бровь и вспомнила о паспорте, в сейфе Чабба, в подвале на Ладгейт Хилл. «Мещанка Иркутской губернии, вдова, Марфа Федорова Воронова, сорока пяти лет от роду». Марта выбрала Сибирь, потому что была с ней хорошо знакома. Она успела справиться в адрес-календаре Санкт-Петербурга за прошлый год. Зять значился служащим по министерству юстиции. Один из его сыновей работал инженером на Путиловском заводе, а второй подвизался в собственной его величества канцелярии.
– Интересно, - задумчиво сказала Марта, покусав карандаш, - Николай Федорович, значит.
Она подняла трубку телеграфа Белла, но, передумав, спустилась вниз сама. Марта провела в архиве несколько часов. Женщина нашла Николая Федоровича в списке награжденных чиновников, за прошлый год. Юноша получил Владимира низшей степени. Марта хмыкнула:
– Все равно, в двадцать три года…, - он работал, как оказалось, во второй экспедиции Третьего Отделения. Вернувшись наверх, Марта велела переделать
– Пригодится, - решила женщина.
Выслушав Дизраэли, она кивнула:
– Хорошо, ваша светлость. Я должна предупредить, весной я уезжаю, по семейным делам, - премьер-министр увидел тень улыбки на бледных губах. Она поднялась. Лорд Биконсфильд тоже встал, он был много выше Марты.
– Я встречусь с мистером Гриффином, - предупредила женщина, - у меня есть на примете подходящий человек для афганской миссии.
Дизраэли, было, хотел спросить, куда она отправляется, но вздохнул:
– Все равно ведь не скажет. Как это, в Евангелиях? Та, что всегда шла навстречу. Правильно ее Мартой назвали, - он, неожиданно, склонился над тонкой рукой: «Но вы вернетесь, миссис Кроу?»
– Не было такого, чтобы я не возвращалась, - просто ответила Марта. Она смотрела поверх его седой головы на медленно темнеющее небо, на восток, где виднелись первые, слабые звезды.
Пролог. Брюгге, весна 1880
Господин Гольдберг, с женой, как обычно, телеграммой предупредили о своем приезде хозяев пансиона «Черный лебедь». Господин ван Леер улыбнулся, показывая бланк супруге:
– Седьмой год они у нас отдыхают, всегда в одно и то же время. Могли бы и не тратить деньги на почту.
– Он очень организованный, - госпожа ван Леер зашуршала фламандской газетой, - наверное, банкир. И она очень аккуратная, - одобрительно добавила женщина: «Кухня после нее блестит».
Гольдберги были евреями, откуда-то из Голландии. Госпожа ван Леер, прислушиваясь к женщине, поняла: «Она во Франции выросла, не местная». Однако хозяева пансиона были людьми вежливыми, и любопытства не проявляли. Госпожа ван Леер поднялась:
– Седьмой год их видим, а как зовут, не знаем. Детей они никогда не привозили. Хотя, может быть, -она взяла из сейфа ключи от комнат, - у них и нет детей. К сорока им, обоим.
Гольдберги снимали две комнаты с отдельной кухней и ванной. В кладовке у госпожи ван Леер стоял ящик с их посудой. Господин Гольдберг привез ее шесть лет назад, когда супруги в первый раз заселялись в пансион. Приезжали они, почему-то, всегда в самый неудачный сезон, сырым, промозглым началом весны, и таким же ноябрем. Госпожа ван Леер поделилась с мужем своим удивлением. Фламандец пожал плечами:
– Должно быть, отпуска ему в другие времена не дают. Нам выгодно, комнаты не простаивают.
В гостиной у Гольдбергов стояло старое, кабинетное фортепиано. Госпожа ван Леер много раз слышала, как женщина играет мужу красивую, печальную музыку. От нее у деловитой фламандки почему-то всегда наворачивались слезы на глаза. В остальном постояльцы вели себя тихо. Онивставали поздно, ложились рано, и много гуляли. Госпожа Гольдберг покупала в лавках овощи и рыбу. Она пекла торты, угощая ими хозяев пансиона. Готовила женщина отменно. Гольдберги, после двух недель отдыха, уезжали, всегда оставляяя крупную сумму на чай.