"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Анна не говорила Саше, что познакомилась с Федором Петровичем. Она призналась в этом только Перовской. Женщина кивнула:
– Правильно. Води его за нос, вотрись к нему в доверие…., - Софья Львовна усмехнулась: «Это называется медовой ловушкой, дорогая моя».
Оказавшись в Санкт-Петербурге, Анна сняла комнатку на Владимирском проспекте. Она отправила письмо отцу, на безопасный ящик, и встретилась с Константином на островах. Гуляя в парке, отец слушал рассказы Анны о Цюрихе, где она, якобы, провела последний год. Великий князь, ласково сказал:
– Квартиру я устрою, милая,
– Ходи на курсы, учись. За них я тоже уплачу, - отец погладил золотистую, с проседью, бородку:
– Сезон закончился, но к осени я тебе пришлю приглашения на балы…, Сделаем вид, что твоя матушка из Гедиминовичей. Войдешь в хорошее общество…, - Анна положила голову ему на плечо: «Спасибо, папа».
– Мне только в радость помогать тебе, доченька, - ответил Константин: «Все будет хорошо, - он подмигнул Анне, - я рад, что ты приехала».
Девушка обосновалась в изящных, трехкомнатных апартаментах, на Малой Морской, с мраморной ванной, горячей водой, и приходящей прислугой. Каждый месяц на ее счет в банке перечисляли две тысячи рублей. За эти деньги Анна могла покупать себе парижское белье, каждый день, и каждый день обедать у Донона. Она жила скромно, ходила с другими курсистками в студенческие столовые, и преподавала девочкам грамоту. Саша ночевал на Малой Морской два раза в неделю. Дома юноша отговаривался поездками в Кронштадт. Они решили, что поженятся сразу после казни императора.
– Новым браком, - Саша обнимал ее, - не в церкви, любовь моя. В префектуре, как это делают во Франции, в Америке…, - Анна улыбалась, про себя:
– Никогда я за него не выйду замуж. И за его отца, - она едва не рассмеялась, вспомнив покорные, восхищенные глаза Федора Петровича, - тоже. Я выйду замуж по любви…, - иногда ей слышался настойчивый, горький младенческий плач. Анна ничего не видела, перед ней плыла серая, непроницаемая пелена. Амулет она Саше не показывала, для него она была Анной Константиновой. Федору Петровичу Анна пока позволяла немного, цветы, несколько танцев на балах, шоколадные конфеты или засахаренные фиалки от Демеля.
– Посмотрим, - размышляла Анна, - как все сложится. Осенью, может быть, я его подпущу ближе. Мне надо познакомиться с его величеством. Папу об этом просить нельзя, слишком опасно.
Она попрощалась с попутчицей и взяла простой саквояж. Проводники открывали двери вагонов. Вдоль поезда бежали мальчишки, рассыльные из лавок, с плетеными корзинами, предлагая свежие огурцы, вареные яйца, и калачи.
Анна заметила рыжую голову в конце платформы. Саша приехал в Москву на прошлой неделе. По соображениям безопасности народовольцы всегда путешествовали отдельно друг от друга. Он жил у Халтурина, в дешевых номерах, рядом с Хитровым рынком. Анне сняли комнату в благопристойном пансионе на Кузнецком мосту, неподалеку от модных магазинов. Они должны были переночевать в Клине, и пригородным поездом добраться до Москвы. Саша взял отпуск на Путиловском заводе. Отцу и брату он сказал, что едет в командировку, на Урал.
Анна, не повернув головы, прошла мимо. Саша был в хорошем, английского твида, костюме,
– Любовь моя, - повторила Анна, - я скучал, так скучал…, У нас все хорошо, пришли новости из-за границы. Волк на пути в Москву. Наконец-то мы с ним познакомимся…, - Анна небрежно разорвала бумагу, пустив ее по ветру.
Звенели колокола церквей. Она достала из саквояжа кружевной зонтик. Анна откинулась на сиденье пролетки, слушая стук копыт по булыжнику.
– Познакомимся, - повторила она, положив руку на медальон. Девушка вздрогнула, на мгновение, почувствовав смертный, пронзительный холод. Потом все исчезло, медальон стал, как обычно, теплым. Анна, облегченно, выдохнула: «Волноваться не о чем. Господь давно все рассудил. Мы просто ему помогаем».
Она мимолетно улыбнулась. Девушка закрыла глаза, купаясь в тепле летнего дня, задремывая под мерный ход экипажа.
Профессор Крассовский, из Медико-Хирургической академии в столице, приезжал на прием в Москву каждый месяц, на несколько дней. Он виделся с пациентками в лечебнице доктора Корна, на Остоженке. Здесь были мраморные полы, механически поднимающиеся кушетки, обтянутые испанской кожей, японские ширмы и хорошенькие, ловкие сестры милосердия. В приемной, обставленной мебелью орехового дерева, лежали модные журналы, пахло ароматической эссенцией. На шелковых обоях висели портреты пухлых, румяных детей, играющих с котятами.
Крассовский настаивал на том, чтобы дамы не сталкивались друг с другом. В приемной всегда сидела одна пациентка. Предыдущую женщину выпускали по особой лестнице, прямо на улицу. Осмотр у Эдуарда Яковлевича стоил пятьдесят рублей. Плата за операции исчислялась четырехзначными цифрами. Любовь Григорьевна ходила к нему, еще, будучи замужем.
Оба ее брака оказались короткими, не больше года. Первый раз она обвенчалась, чуть старше двадцати лет. Как только Люба поняла, что муж ее метит в правые руки к Григорию Никифоровичу, девушка попросила отца избавиться от супруга. Григорий Никифорович кивнул: «Правильно. Василий себе на уме. Мне это не нравится. И его отец осмелел, - Волков потрещал пальцами, - доносят, что он много языком болтает. Мол, я его сват, я за него всегда вступлюсь, - он поцеловал дочь в лоб: «Ни о чем не волнуйся, милая».
Муж поехал с Волковым к Макарию и оттуда не вернулся. Второй супруг Любови Григорьевны закончил точно так же. Его даже не стали увозить из Москвы.
– Вода все скроет, - расхохотался отец, - тем более он пьет, - Григорий Никифорович поморщился, - как мне говорят. Словно никонианин, - Волков к алкоголю, табаку и кофе не притрагивался. Старик ел картофель, посмеиваясь: «Прошли времена, когда из-за овощей бунты устраивали». Любовь Григорьевна любила кофе. Отец, завидев ее с чашкой, говорил: